5.3. Опыт взаимовосприятия: красноармейцы и население Сербии
Анализ русского фактора в событиях 1941–1945 гг. в Югославии был бы неполон без рассмотрения темы взаимного восприятия красноармейцев и местного населения Сербии (как гражданских лиц, так и тех, кто взялся за оружие в годы гражданской войны и оккупации). Этой теме стоит посвятить особое внимание, т. к. значение взаимного восприятия красноармейцами и местным населением было важно как для развития событий в годы войны, так и для формирования стереотипов взаимовосприятия сербов и русских вообще. Именно русских и сербов, а не столько югославов и советских граждан вообще, т. к. большая часть боевых действий проходила на территории Сербии, а свыше двух третей красноармейцев были этническими русскими
[963]. Пребывание в Сербии позволило бойцам РККА сформировать свои стереотипы о сербах, восстановив представления народа о Балканах, утерянные в результате левых загибов послереволюционной эпохи. Некоторые из стереотипов, сложившихся о сербах и югославах вообще, дожили в русском народе до девяностых годов прошлого столетия. С другой стороны, до тех же 90-х годов, хотя и с некоторыми дополнениями и уточнениями, дожили представления о «советских русских», сформированные в результате вхождения РККА на территорию Сербии осенью 1944 г.
Чтобы понять природу впечатлений, произведенных на местное население Западных Балкан осенью 1944 г., необходимо шире рассмотреть то, что собой представляли солдаты и офицеры РККА, которых осенью 1944 г. увидели перед своими домами жители Сербии, Белграда и Воеводины.
Люди, которые пришли на Балканы в рядах Красной армии осенью 1944 г., сильно отличались от тех двух массовых волн русского народа, которые прибывали на Балканы до этого: во время Восточного кризиса 1875–1878 гг. и после Гражданской войны в 1919–1921 гг. Революция, Гражданская война, установление тоталитарного режима, претендовавшего на эксклюзивную истину новой идеологии, — все это привело к изоляции России, выделению ее из семьи европейских народов. Само имя Россия, в соответствии с ленинскими мечтами о всемирном пролетарском государстве, уступило место новому названию — Союз Советских Социалистических Республик. Вследствие усиления «шпиономании» и пресечения всех контактов с иностранцами вне контроля «органов», а также в результате усиленной пропаганды и навязывания идей о страданиях пролетариата под пятой капиталистов и о благодатном влиянии социализма в конце тридцатых годов ХХ века большая часть советского населения имела сравнительно мало реальных представлений о том, как жила остальная Европа. В СССР не было иностранных инвестиций или колоний, которые можно было бы грабить, поэтому ускоренная индустриализация шла за счет самого населения. Падение жизненного уровня крестьян дало СССР возможность развить тяжелую индустрию и военную промышленность. Это позволило СССР в отличие от царской России, производить военную технику, которая могла на равных конкурировать с самыми современными образцами. Более высоким стал и средний образовательный уровень, особенно среди молодежи, которая и доминировала в рядах красноармейцев.
Переход через советско-румынскую границу, как ни трагикомично это звучит, был для большинства красноармейцев шансом впервые в жизни увидеть Европу и на деле сравнить капитализм и социализм
[964]. Это настолько беспокоило советских руководителей, что они старались получить как можно более детальные политдонесения всех уровней о впечатлениях, которые увиденное производило на массы. С другой стороны, советское руководство пыталось максимально улучшить впечатление, которое сами красноармейцы оказывали на мирное население освобожденных от немцев стран.
Солдаты и офицеры представляли собой сравнительно молодое поколение. Молодость офицерского состава объяснялась колоссальными потерями начала войны, выбившими значительную часть офицерских кадров. Молодость офицеров РККА сразу же бросалась в глаза офицерам балканских армий, которые впервые могли видеть «подполковника — командира бригады, двух майоров — командиров полков. Все молодые люди, подполковнику лет двадцать, майору под тридцать, а второму меньше — 25»
[965]. Это удивление не могли не заметить и сами молодые офицеры
[966]. Ускоренная подготовка офицеров военных лет компенсировалась богатым боевым опытом. Оказавшимся за рубежом боевым офицерам советская пропаганда пыталась внушить кастовые привычки и манеры
[967].
Молодость, сочетавшаяся с большим боевым опытом, увеличивала самоуверенность, можно даже сказать, самонадеянность солдат и в особенности офицеров. По отношению к балканским коллегам не могло не быть определенной снисходительности. Негативную роль в этом сыграло и то, что первой балканской армией, попавшейся на пути наступления РККА, была румынская королевская армия. Румынская армия, особенно ее офицеры, не вызывала уважения советских офицеров и до прихода на Балканы. «…Боеспособность советского воина и румынского солдата… вообще несравнимы», считал начальник штаба Третьего Украинского фронта С.П. Иванов; «…румыны сдавались группами, за один вечер был взят в плен целый румынский полк…» — вспоминал батальонный комсорг одной из стрелковых дивизий Третьего Украинского фронта А.П. Роменский. На низкую боеспособность румынской армии накладывались склонности румынских офицеров к использованию пудры для лица, румян, помады, мушек и корсетов
[968]. Быстрая перемена внешнеполитической ориентации румынской и болгарской армиями также не внушали к ним уважения со стороны советских офицеров. Советская пропаганда прямо указывала на причины этого. Так, армейская газета 17-й воздушной армии «Защитник Отечества» признавала: «Покинули Гитлера румыны, отказались от него и финны, отвернулись теперь и болгары — уж больно сильны наши удары»
[969]. После заключения союза Румынии с СССР попытки румынских офицеров добиться того, чтобы их приветствовали на улицах младшие по званию, часто приводили к неприятным инцидентам, вплоть до перестрелок
[970]. Отношение к первой встретившейся на пути балканской армии стало нормой при формировании отношений к другим балканским вооруженным силам. Офицеры РККА были полностью уверены в своем превосходстве и над болгарскими коллегами. «Ведь это он по возрасту мне в отцы годится, а по сути-то — кто он такой в сравнении со мной? Мы с боями из-под Москвы пришли сюда, а они еще и не воевали. Я — боевой и опытнейший офицер могучей армий, а он представляет армию заштатного государства, царь которого льстиво прислуживал Гитлеру», — эти мысли обоснованно витали в головах советских офицеров, встречавшихся с офицерами монархических балканских армий
[971].
