Я вижу могильный камень, надгробную плиту.
Лепидопт вспомнил, как обратил внимание на то, что мостики через узкие сточные канавы сделаны из еврейских надгробий, а позже узнал, что все они – с разграбленного кладбища на горе Сион. Ему стало интересно, додумался ли кто-нибудь из собиравших и хоронивших потом израильских и иорданских солдат восстановить те камни на старых могилах.
К середине утра город сдался израильским войскам: выстрелы снайперов еще отдавались между древними зданиями, но иорданцев с поднятыми руками выстроили у ворот, и израильские солдаты скрупулезно проверяли их документы, отыскивая переодевшихся в штатское военных; мертвецов уже выносили на носилках, прикрыв им лица носовыми платками, чтобы врачи не путали их с бесчисленными ранеными.
Лепидопт пробивался через квартал Мограби и одним из первых вышел к западной стене Храмовой горы – Ха-котел ха-ма’арви.
Он не сразу понял, что это, увидев просто очень древнюю стену по левой стороне переулка; пучки травы проросли так высоко, что не выдернешь, между рядами выветренной каменной кладки. Только увидев, как другие солдаты-израильтяне робко касаются выщербленных камней, он догадался.
Эта стена – все, что осталось от Второго Храма, выстроенного на месте храма Соломона: строительство завершил Ирод примерно во времена Христа, а уничтожили его римляне в 70-м году. Это было место шехина – присутствия Бога, сюда почти две тысячи лет шли иудейские паломники, пока Иордания не положила этому конец, закрыв границы в 1948 году.
Солдаты опускались на колени и плакали, забыв о пулях снайперов, и Лепидопт, прошаркав к растрескавшейся, выветренной белой стене, рассеянно отстегнул ремень каски и, сняв ее, ощутил ветер на вспотевших волосах. Он вытер дрожащую руку о камуфляжную куртку и, протянув ее, коснулся стены.
Он отвел руку – и почему-то с полной уверенностью осознал, что больше никогда не коснется этих камней.
В замешательстве от этой внезапной непоколебимой уверенности он даже сделал шаг назад, а потом наперекор ей снова протянул руку к стене – и удар, нанесенный ему, казалось, из ниоткуда, оттолкнул его руку и развернул всем телом, бросив на колени; он молча смотрел, как из рваной раны на правой руке струится кровь: ему отсекло мизинец вместе с суставом у основания.
Несколько солдат короткими очередями обстреливали место, откуда пришел выстрел, а двое утаскивали Лепидопта. Рана для такого дня была легкой, но через час его увезли в больницу Хадасса, и Шестидневная война для него закончилась.
Через четыре дня она закончилась и для Израиля – Израиль отбросил неприятеля к северу, востоку и югу, захватив Голанские высоты, Западный берег Иордана и Синайскую пустыню.
И еще одиннадцать раз – теперь уже двенадцать, спасибо тебе, Берт! – за прошедшие двадцать лет Лепидопт испытывал такую же уверенность относительно какого-то своего действия. «Больше ты этого никогда не сделаешь». В 1970-м, через три года после того как он в первый и последний раз коснулся Западной стены, он побывал на представлении «Шехерезады» Римского-Корсакова в концертном зале имени Манна, и с последними нотами allegro molto вдруг проникся уверенностью, что никогда больше ее не услышит.
Еще через два года он в последний раз побывал в Париже, а вскоре после этого узнал, что никогда больше не искупается в океане. Лишившись части кисти за попытку проверить истинность предчувствия относительно Западной стены, в дальнейшем Лепидопт уже не рвался их проверять.
Только за последний год он в последний раз сменил шину, съел сэндвич с тунцом, приласкал кота и посмотрел кино в кинотеатре – а теперь узнал, что никогда больше не услышит имя Джона Уэйна. Скоро ли, равнодушно размышлял Лепидопт, я в последний раз заведу машину, закрою дверь, почищу зубы, кашляну?
На рассвете Лепидопт побывал в синагоге «Анше Эмес» в Пико-Робертсоне, чтобы как обычно повторить «Шахрит Тефила» и «Шма Исраэль», но на дневное богослужение явно не попадал, равно как и на вечернее. Он вполне мог, уединившись, повторить дневную молитву «Минха» здесь. Лепидопт поднялся и направился в другую спальню, где хранил бархатный мешочек с покрывалом таллит и маленькие кожаные ящички с тефиллинами. Он каждый день выбривал себе макушку под кипу, и та кипа, которую он надевал для молитвы, тоже хранилась в спальне. В ванной он свою ермолку-парик никогда не держал.
Рабби Хия бар Аши писал, что человек, чей ум в смятении, не должен молиться. Лепидопт надеялся, что Бог простит ему и этот грех.
3
В кабине грузовика пахло книгами и табаком.
– Как только решимся, – весело щебетала Дафна, – сможем снова заехать в дом Грамотейки и посмотреть под кирпичами. А-зу-са, – насмешливо ввернула она, увидев за ветровым стеклом указатель на выезде из Азусы. Следующими были Клермонт и Монтклер.
Раньше она считала, что Азуса – интересное название для города, но недавно услышала, что оно означает «От А до Зет USA» и причислила его к другим нелепым словечкам, типа «бру-ха-ха» и «тянучка».
Не одобряла она и название Клермонта, расположившегося сразу за Монтклером. Не хватает только третьего – Мерн-Клота, подумала она.
На восточном направлении Десятая трасса была перегружена; прошел уже час, как они проехали Пасадену, а их шестилетний «Форд» все еще пробирался к западу от Пятнадцатой, а до их дома в Сан-Бернардино оставалось двадцать миль. Вечернее солнце яростно сверкало на хромированных деталях машин, тормозные огни тлели угольками. Увидев, как забита дорога, Дафна поняла, что отец был прав, отказавшись сегодня же ехать в Китайский театр, и больше не ныла.
– Нам придется поделиться с Беннетом и Мойрой, – рассеянно напомнил отец, вдавливая педаль газа правой ногой, а левой каждые несколько секунд плавно отпуская сцепление. Рычаг переключения передач располагался на рулевой колонке, однако им, похоже, всю дорогу придется ехать на первой передаче. – Если под кирпичами и вправду золото, – добавил он.
– Конечно, – кивнула Дафна. – Если ты не хочешь поступить с ним так, как того хотела Грамотейка.
– В смысле, она рассказала мне, но не рассказала им? И почему это воскресным вечером все валят из Лос-Анджелеса на восток?
Дафна кивнула.
– Она знала, что у них и так полно денег, поэтому и рассказала тебе. Это ее последняя воля.
Последняя воля – очень красивая фраза.
– Я об этом подумаю. Может, там и нет золота. Хотя… ух ты, смотри-ка! – отец постучал пальцем по ветровому стеклу. Впереди поперек шоссе, завывая поршневыми двигателями, шел на север старый бомбардировщик «Локхид Нептун». Его тень скользила по машинам в миле от них.
– Наверное, в горах пожар, – сказала Дафна.
– В это время года всегда так. Мы, пожалуй… – отец замолчал и покосился на дочку. – Ты за меня беспокоишься, – сказал он, – и не из-за денег. Я… никак не могу понять почему, я просто вижу себя как будто со стороны, а твоя тревога – словно постоянный музыкальный фон. – Он снова взглянул на Дафну. – В чем дело?
