Все чернильные пометки Маррити были сделаны четким почерком: явно не торопливые мимолетные мысли, а важные моменты, на которые он обращал внимание каждый раз, обсуждая пьесу в классе.
Поэтому Лепидопт задержался, наткнувшись на два почти нечитаемых слова, записанных вертикально на полях страницы 110, сразу после подчеркнутых двойной чертой слов Просперо: «Сломаю свой волшебный жезл и схороню его в земле. А книгу я утоплю на дне морской пучины, куда еще не опускался лот».
Фраза на полях была накарябана в такой очевидной спешке, что перо ни разу не оторвалось от бумаги, но все же Лепидопт, сощурившись, сперва догадался, а потом с уверенностью разобрал: «Peccavit к ЛМ».
Пеккавит. Сердце у него в груди ёкнуло.
Сломаю жезл, утоплю книгу… Пеккавит… Маррити наверняка знал, кто его прадед, и о его работе должен был кое-что знать. Не о его общеизвестных трудах – теории относительности, фотоэлектрическом эффекте и письме 1939 года Рузвельту относительно атомной бомбы, а о секретных разработках, об оружии, о котором Эйнштейн не рассказал Рузвельту.
ЛМ – наверняка Лиза Маррити, или Лизерль Марити. И Фрэнк Маррити наверняка что-то об этом знал.
Лепидопт быстро долистал книгу до конца, но торопливые каракули Peccavit к ЛМ нашел еще только в одном месте, на странице 104, рядом с фразой, тоже подчеркнутой дважды: «Мы созданы из вещества того же, что наши сны, и сном окружена вся наша маленькая жизнь…»
Обливаясь потом, Лепидопт поспешил обратно в гостиную, чтобы вернуть книгу в прежнее положение и забрать свои пенсы. У него не хватило бы ни времени, ни пленки переснять всю книгу, и оставалось только молиться, чтобы Маррити не засунул ее куда подальше, прежде чем кто-нибудь вернется сюда и перефотографирует весь текст.
И что бы ни приказывал Адмони, Лепидопт не мог подпустить к Маррити команду конкурентов.
Он крался по коридору к двери постирочной, удачно выходившей на деревья и пустующий соседний двор, когда в спальне Маррити зазвонил телефон – очень громко в пустом доме. Лепидопт замер, всего три звонка – и тишина. Автоответчик включиться не успел.
А Лепидопту пришлось усилием воли заставлять ноги нести его дальше, не позволяя рухнуть прямо у стены, потому что в тот миг, когда звонки стихли, он со всей убежденностью понял, что никогда больше не услышит телефонного звонка.
И, конечно, я никогда больше не увижу Дебору, подумал он, и Луиса никогда не увижу.
Он сжал свою узкую, покалеченную правую ладонь и всего один раз очень тихо ударил уродливым кулаком в стену.
Беннет Брэдли выдвинул ящик письменного стола и, прожигая взглядом белый пластик автоответчика, достал бутылку бренди «Кристиан Бразерс».
Кабинет он устроил в бывшем гараже, где настелил деревянный пол и обил стены светлыми панелями, а в белом пластиковом потолке мерцали лампы дневного света. Серые металлические шкафы для хранения документов, полные контрактов и фотографий, стояли у западной стены, а длинный стол из светлого дерева протянулся через середину комнаты. Сейчас на нем лежали десятки цветных снимков шесть на четыре дюйма, скрепленных между собой в длинные полосы, но все это теперь можно выбросить, причем без всякой компенсации.
Сейчас это были лишь снятые на авось образцы, которые лягут в папку «Холмы Голливуда, панорамный вид, знак Голливуда и подъезды», чтобы храниться вместе со всеми остальными: «Горы и море Лагуны, удобная парковка», «Типичный дом для среднего класса середины 1960-х, Иглрок», а также «Французское шато за 15 000 ф. в Брентвуде, охотничьи угодья». Среди тысяч таких же, из которых к настоящему времени не меньше четверти уже устарело: снесенные, перестроенные дома, купленные совершенно чужими людьми или с маячащими на заднем плане неуместными автострадами.
Беннет отвернул пробку и глотнул из горлышка, поморщившись от жгучего вкуса тепловатого бренди, потом отставил бутылку и встал, чтобы собрать фотографии.
Агент «Субару» изначально вел разговор о тридцатисекундном рекламном ролике в духе «старого Голливуда».
На прошлой неделе Беннет раз шесть прокатился на предложенный им участок, начав с севера Бичвуд-драйв – с авеню Франклина, всего в одном квартале от современного Голливудского бульвара, зато на пятьдесят лет в прошлое по архитектуре и атмосфере – неоклассические жилые дома здесь прятались в тени пышных рожковых деревьев, растущих на покосившемся и растрескавшемся тротуаре. Поднявшись на холм, он останавливался, чтобы сфотографировать Ворота Бичвуда – две высокие каменные колонны по сторонам улицы, а также медную табличку на восточной колонне с выпуклыми буквами «Холливудлэнд, 1923».
По Бичвуд-драйв он сворачивал налево – улица вилась по Бичвудскому каньону между испанскими домиками под красными черепичными крышами, с коричневыми деревянными балконами и раздвижными дверями старых гаражей, теснившимися по правой стороне. Там не было ровных участков: крыша одного дома загораживала вид на фундамент другого, а между деревьев повсюду просвечивали лестницы и арки окон.
Проезд был узковат для грузовиков, а на вершине холма дорога резко сворачивала направо к Холлиридж-драйв, где даже легковушкам, чтобы разминуться, приходилось выезжать на тротуар; зато прямо на вершине стояли железные ворота, за которыми слева начинался просторный заброшенный участок.
Это была земля Гриффит-парка, отсюда открывался прекрасный вид на северные склоны, где раскинулся «Мемориальный парк Форест лаун», на шоссе Вентура и дальше, на Бербанк и Глендэйл, а шоссе Малхолланд обеспечивало доступ любым грузовым машинам с этой стороны. Беннет начертил карту грунтового участка на вершине и указал, где можно парковать грузовики, а где расставлять столики для ланча.
На Холлиридж-драйв он нашел пустующий дом с широкой верандой, откуда открывался вид на Бичвудский каньон и – на уровне веранды, так близко, что ясно видны были поперечные балки, – просматривались все буквы знака «Голливуд», установленного на холме за каньоном. Он быстро связался с Лос-анджелесским департаментом парков и зон отдыха, а также с владельцем пустого дома и уже начал оформлять все разрешения и страховки.
Теперь Беннет сложил кипу фотографий в вертикальную стопку и подровнял края, постучав о полированную столешницу.
Участок он фотографировал новеньким «Никоном RF». Сделал с веранды серию панорамных снимков, снял линию горизонта и дорогу внизу, а потом с верхней точки Бичвуд-драйва, медленно поворачиваясь на каблуках на 180 градусов, сделал еще четырнадцать фотографий – надо было доказать представителям «Субару», что ни рекламных растяжек, ни прочих неуместных построек в камеру не попадет и не отразится в блестящем боку проезжающей мимо машины. В том месте, где Бичвуд-драйв, изогнувшись, вливался в Холлиридж, в склон каньона было вмонтировано большое зеркало, но его можно было завесить камуфляжной тканью. Он не поленился даже опуститься на четвереньки, чтобы сфотографировать мостовую и показать, как сможет двигаться операторская тележка.
