– Никаких помех в радиусе сотни ярдов от пирса, – сказал он. – Я уронил приемник.
Лепидопт великодушно махнул рукой.
– Пустяки. Спасибо.
Когда полицейский, кивнув, нажал на педали, Лепидопт взглянул на Боззариса и тоже пожал плечами.
– Надо было просто схватить старикана, – сказал Боззарис, – эту более старую версию Маррити, и выведать, что он знает о будущем. Ему на вид около шестидесяти – он, должно быть, прибыл из 2012-го!
Лепидопт направился к северу по сырой, хрустящей песком мостовой, не отрывая взгляда от носков своих теннисных туфель. Боззарис последовал за ним.
– Взять мы его возьмем, – тихо проговорил Лепидопт. – И убьем, если понадобится, чтобы те, другие, не узнали, что ему известно. Но будущее, в котором он жил, не обязательно окажется актуальным для нас, если я выполню приказы, отпечатавшиеся вчера ночью на пластилине.
– Ах, да! – нахмурился Боззарис. – И не только будущее – чуть ли не вся моя жизнь, если ты вернешься и изменишь события 67-го. Я родился в шестьдесят первом.
– Вряд ли это хоть как-то изменит твою жизнь, – пробормотал Лепидопт, но, еще не договорив, понял, что солгал.
Что если перемены, вызванные им, изменят или предотвратят войну Йом-Киппур 1973 года, когда Египет и Сирия неожиданно напали на Израиль в Судный день, когда почти все резервисты страны были в синагогах или молились дома? А возможно ли, чтобы преднамеренные изменения не коснулись этой войны?
Те две военные недели Лепидопт провел в штаб-квартире Моссада – в здании Адар Дафна на бульваре Царя Саула в Тель-Авиве, двадцать четыре часа в сутки наблюдая за моссадовскими дальновидцами, отчаянно пытавшимися отследить египетские танковые дивизии в Синайской пустыне. Израилю удалось разбить сирийские и египетские войска, как и некоторые действовавшие на свой страх и риск иракские и иорданские части, но в первую неделю войны дела Израиля шли из рук вон плохо. Много, много жизней было безвозвратно утеряно. Изменение хода той ужасной войны неизбежно изменило бы жизнь Боззариса – самыми разными способами. Насколько Лепидопт знал, отец его напарника погиб во время войны Йом-Киппур вместе со многими другими убитыми в Синае, на Голанских высотах, в небе и на море. А может быть, не погиб, но погибнет в новой реальности той войны.
Боззарис к тому времени успел хотя бы родиться. Сын Лепидопта, Луис, появился на свет только в 1976-м.
Ему вспомнился амулет, который ему выдали в 1967-м: значок в виде дозиметра, обернутый в кусочек пленки. Жизнь твоя будет священна, как и всех, кто пойдет за тобой. Неизменна, неотредактирована… Он жалел, что у него тогда не отобрали значок и что он подарил амулет маленькому Луису.
– Чушь собачья, – бросил Боззарис, с улыбкой выуживая из пакета очередной пончик. – В крайнем – в самом крайнем случае – этот наш разговор не состоится. И я никогда не съем этот пончик, – и он быстро откусил кусок, словно вселенная даже сейчас могла помешать ему в этом.
Лепидопт вспомнил о приказах, которые они втроем прочитали этой ночью на влажном пластилине в мотеле «Вигвам».
«Используйте машинхен Эйнштейна для возвращения в 1967 посредством потерянного пальца. Скажите Харелю: „Измени прошлое“ – он готов к этому условному сигналу с 1944 года. Дайте ему полный – повторяю, полный – отчет. Доберитесь до камня Рефидим и скопируйте надпись (к настоящему моменту уничтоженную (в 1970 году) израильским ученым, который сразу же после этого покончил с собой). Доставьте надпись Харелю вместе с полным рассказом о себе. Вы вернетесь в Лос-Анджелес в истекающем 1987 году, если захотите».
Когда все это прочитали, Лепидопт скатал голубой «Плэй-до» в шарик и спилил все вырезанные на стальных цилиндрах знаки. А час назад Боззарис, дойдя до конца пирса, выбросил стертые цилиндры в море.
Хотел бы я знать, размышлял Лепидопт, что было написано на камне Рефидим… или что я прочитаю, если смогу вернуться в 1967 год. Интересно, не проникнусь ли я симпатией к человеку, который отдал жизнь, чтобы быть уверенным, что надпись уничтожена? Ему вспомнился отрывок из книги Зогар второго века: «Но когда Израиль возвратится из рассеяния, все высшие ступени удостоены будут покоиться в мире и согласии на этой одной. Тогда получат люди сокровище высшей мудрости, которым они не обладают и по сей день».
– Верно, – вздохнул Лепидопт, – чушь собачья.
Боззарис ухмыльнулся.
– Как ты рассчитываешь вернуться в прошлое?
– Понятия не имею. В идеале об этом мне расскажет старший Фрэнк Маррити. А если нет, то, может быть, узнаем из писем Эйнштейна; или вызовем духов и спросим у них; а может, тридцатипятилетний Фрэнк Маррити знает и расскажет мне.
– Не расскажет, если девица в темных очках снова к нему подберется.
– Скорее всего, я вообще не найду способ, как это сделать.
И это будет очень хорошо, думал он. Ведь мы добились решительной победы в войне Судного дня, так что Сирия и Египет, как обычно, вздохнули с облегчением, когда ООН обязала всех прекратить огонь.
Но, если сумею, я должен вернуться и спасти как можно больше израильтян и израильтянок, погибших в той войне.
– А как понять «посредством потерянного пальца»?
– Даже не представляю. Наверно, у моей ауры по-прежнему десять пальцев, для одного из которых теперь нет материального соответствия. У астральной проекции до сих пор должно быть десять пальцев.
Посредством потерянного пальца.
Лепидопта осенила грандиозная мысль: «А что, если все мои „больше никогда“ – никогда больше не потрогаешь кота, никогда не услышишь имени Джона Уэйна или телефонного звонка – относятся только к этой временной линии? Если я вернусь в 1967 год и всего-навсего помешаю двадцатилетнему Лепидопту коснуться Западной стены, тогда у меня не будет того первого предчувствия. И может быть… наверняка! – в той временной линии не будет и других!»
Он ухватился за эту мысль. Конечно, тогда все объясняется, пылко рассуждал он. Предчувствия пророчили, что это не та временная линия, которая должна возобладать. Это не та жизнь, которая предначертана мне судьбой.
Все это, включая первое предчувствие у Стены, было только предварительно, подлежит возможному пересмотру. Вернувшись сюда, в 1987 год, сохранив надпись на Рефидим в 1967-м и дав полный отчет Харелю, я попаду в свою настоящую временную линию, где мою жизнь не ограничивают слишком узкие рамки.
Он вспомнил вывороченные из земли еврейские надгробия, из которых в Иерусалиме сделали мостики через канавы. Может быть, и надгробие, мерещившееся ему в последние дни – с выбитым именем «Лепидопт» и второй датой 1987 – тоже удастся выворотить.
Он холодно покосился на Боззариса. Ничего с тобой не случится. Ты благополучно родишься до того, как я переведу стрелку перед локомотивом истории.
…а Луис не успеет.
Он вспомнил, о чем подумал прошлой ночью в мотеле «Вигвам», узнав, что Маррити собирается скопировать письма Эйнштейна, с тем чтобы продать оригиналы. «Будь мой сын в опасности, я бы первым делом думал не о том, как сделать деньги на письмах Эйнштейна».
