– И он вас ненавидит?
Маррити нахмурился, возвращая собачку на место.
– Думаю, да. Хотя вел себя гораздо вежливее, чем вел бы я, случись мне повстречать старика, – он вздрогнул, вспомнив, что его отец был убит в 1955-м. – Но, конечно, старик оказался не таким уж мерзавцем, как мы всегда считали.
«И кто теперь мерзавец? – спросил он себя. – Без мерзавца никак нельзя».
– О чем мы говорили в автобусе, – спросил его Гольц, – когда вам было тридцать пять?
«Вам нужна была Грамотейкина кассета с фильмом, и я вам ее продал, – подумал Маррити. – Но на этот раз фильма уже нет. Еще вы спрашивали про машину Эйнштейна, но о ней я тогда не знал».
Вслух он сказал:
– Вы говорили, что хотите купить машину, изобретенную Эйнштейном и хранившуюся у моей бабушки.
– И?..
– И я вам ее продал за пятьдесят тысяч долларов.
Почти так и было, подумал он, только в тот раз я продал фильм.
– На этот раз мне нужны не только деньги, но и кое-что еще.
Гольц улыбнулся, явно довольный.
– И фильм тогда тоже был.
– О каком-то фильме вы упоминали, но у меня никакого фильма не было.
Старик взял в руки большого замершего муравья из красной пластмассы.
Гольц переменился в лице.
– О том самом фильме, который смотрели в вашем доме два дня назад в четыре пятнадцать вечера! Как раз перед расхождением вашей линии с линией молодого Маррити.
Это верно, думал Фрэнк, сдерживаясь, чтобы не потянуться к банке «Севен-ап». Вместо этого он нервно завертел ключик в брюшке муравья.
– Дафна… может, и смотрела что-то. Я работал.
– Зачем вы лжете? Ваше молодое я описало сверхъестественное «вторжение», случившееся в воскресенье в четыре пятнадцать, – перегнувшись через весла, Гольц улыбнулся Маррити, округлив глаза и скаля желтоватые зубы. – Зачем вы лжете?
Маррити выдохнул.
– Потому что фильма больше нет, он уничтожен, – сказал он, чувствуя, как легко говорить правду. – В первой моей жизни, девятнадцать лет назад, я продал кассету вам, но в этой временной линии она сгорела вместе с магнитофоном, когда Дафна смотрела фильм.
– Сгорела? Вы точно знаете, что сгорела?
– Я видел магнитофон у себя… у него во дворе. Обугленный.
Муравей у него в руках механически задвигал лапками, и Фрэнк поспешно отпустил игрушку.
– И мишка ее тоже сгорел, – тихо произнес Гольц. – И стерео в машине Раскасса! Полтергейст? Телекинез? Она воздействовала на них психически?
– Не знаю. Меня там не было. У моей дочери не было никаких экстрасенсорных способностей.
– Полтергейст! – в устах Гольца это прозвучало как ругательство.
Толстяк взялся за весла и яростно заработал, переместив лодку еще на несколько ярдов. Он положил весла, двумя пухлыми руками утер побагровевшее лицо. Лодка проскользила по воде еще немного и, покачавшись, замерла на зеленой воде.
Маррити разглядывал новые жилые кварталы вдали, за бульваром Альварадо, а с противоположной стороны – маленький маяк возле прокатной станции, по виду построенный еще в 1920-х. А между ними сидит человек из двадцать первого века, подумал он.
Гольц наконец заговорил:
– Я вам верю, – сказал он сквозь пальцы. – Все наши дальновидцы сообщали, что фильм просто исчез – не в том смысле, что больше не воспроизводился, а вообще перестал ими восприниматься, – опустив ладони, Гольц уставился на Маррити. – Откуда у нее в этой временной линии способность к полтергейсту?
– Даже не представляю. Для меня это новость.
– Раскажите мне правду про нашу встречу девятнадцать лет назад.
– Я могу передать вам машину.
– Про встречу.
– Ну, там была слепая девушка, и после того как я отдал вам фильм, она перестала притворяться, что видит своими глазами. Звучали пошлые шутки, когда кто-то из мужчин ушел в ванную. Помнится, она была довольно пьяная. Еще у вас была – как я рад, что больше ее не вижу, – мумифицированная человеческая голова, которая казалась живой, – он искоса взглянул на Гольца, но толстяк не выказал удивления – вероятно, голова имелась и в этой временной линии. – По крайней мере она издавала звуки и двигала нижней челюстью. Как эти игрушки.
Он поднял обезьяну с тарелками, у которой опять кончился завод.
– Почему было не взять все на батарейках?
Я слишком много болтаю, думал Маррити, заводя игрушку. Он поставил обезьяну на пол, сделал еще глоток тепловатого, крепленного водкой «Севен-апа» и поерзал на голубой виниловой подушке. Интересно, можно ли ее использовать как спасательную подушку, если лодка пойдет ко дну?
– Заводные игрушки нарушают непрерывность, – коротко объяснил Гольц. – Так, значит, в тридцать пять лет вы передали нам фильм Чаплина.
– Верно. Видеокассету с наклейкой «Большое приключение Пи-Ви», хотя на кассете был другой фильм.
– Вы смотрели его?
– Нет. Смотрела моя дочь. Из-за фильма она чуть не впала в кому.
– Представляю себе! И про машину мы у вас тоже выспрашивали?
– Да, но тогда я ничего о ней не знал. Это правда. Узнал через много лет из ваших намеков насчет Эйнштейна и моей бабушки. Пришлось заняться изучением квантовой механики, обратиться к «говорящей доске» и медиумам, перепробовать разные виды лженаук. Я до сих пор не знаю, как это работает.
– Зато разобрались, как пользоваться. И с помощью машины вернулись назад, в прошлое.
Маррити самодовольно усмехнулся.
– Верно.
– Значит, мы можем использовать эту машину, чтобы вернуться назад и предотвратить уничтожение фильма.
У Маррити сложилось впечатление, что Гольц придает слишком большое значение фильму и игнорирует то, что Маррити мог ему предложить.
– Зачем вам вообще этот фильм? – спросил он. – Машина сама по себе позволит вам переноситься в прошлое и будущее.
– Вы рассуждаете, как Раскасс! – ответил Гольц. Он помолчал, глядя на воду, потом раздраженно продолжил: – Да, машина перенесет меня в прошлое и в будущее – в мое прошлое и будущее, в пределах той крошечной кубатуры пространства, которую вселенная позволяет мне занимать. Но мне – нам – нужно, чтобы мы могли путешествовать в настоящем!
– В настоящем? – с недоумением спросил Маррити. – Но вы и так можете путешествовать. Как все люди.
– Я могу находиться в одной сжатой, предопределенной точке пространства, а не перемещаться в нем. Все мое вероятное будущее ограничено конусом, который расширяется в направлении будущего отсюда – из этой сжатой точки в настоящем. И мое прошлое замкнуто в конусе, расширяющемся во времени в обратном направлении от настоящего. Это Грааль – эти два конуса и машина Эйнштейна позволит мне в них перемещаться. Однако пространство и время за пределами этих конусов – это продолжение настоящего, это все то пространство и время, которое мне недоступно, согласно общей теории относительности. Попасть туда означало бы… отклониться в сторону в пространственно-временном гиперкубе. Ваша бабка это проделала, чтобы попасть на гору Шаста – она оказалась там мгновенно.
