– Нет.
– Можно позвонить коронеру в Шаста, теперь, когда мы знаем имя, можно спросить, не умирала ли сегодня некая Лиза Маррити.
– На данный момент, можно предположить, что она умерла. Попросим потом кого-нибудь из детективов Эрни позвонить и проверить.
– Это была не надгробная плита, – задумчиво произнес Малк.
– Нет, очевидно, это плита с отпечатками ног Чарли Чаплина из Китайского театра Граумана, а этой плиты, кстати, во дворе перед театром больше нет, ее убрали в пятидесятых, когда пошли разговоры, что Чаплин был коммунистом, а потом она потерялась. Мы уже выяснили, что пара саяним
[4] пытались ее отыскать.
Малк тяжело вздохнул.
– На самом деле ей в этом году должно было исполниться восемьдесят пять. Родилась в 1902-м. – Он отлепил от груди пропотевшую рубашку и подставил ткань под вентилятор. – Почему Сэм не попытался прочитать надпись на камне?
– По сути, это все равно что читать во сне – задействуя часть мозга, ответственную за чтение, ты выпадаешь из проекции. В идеале нам нужны совершенно неграмотные наблюдатели, которые могли бы просто перерисовывать увиденные буквы и цифры, даже не думая их прочитать. Но, по-моему, и так ясно: там что-то вроде «Сиду Грауману от Чарли Чаплина».
– Мне кажется, они находятся в Лос-Анджелесе, а не в Шаста, – заметил Малк. – Тот парень не сказал «Китайский театр в Голливуде», а сказал просто Китайский театр, словно соседний ресторан упомянул.
– Возможно, – Лепидопт взглянул на часы. – Этой перезаписи всего… пятьдесят пять минут. Давай бегом проверь, не появлялись ли в Китайском театре мужчина с девочкой, которые искали отпечатки ног Чаплина или расспрашивали о них.
– Может, покричать «Марити» и посмотреть, кто оглянется?
Лепидопт на секунду замер, не донеся сигареты до губ.
– М-м, нет. Там могут оказаться другие люди, которым знакомо это имя. И смотри, чтобы тебя самого не выследили. Вперед! Поторопись!
Малк поспешил мимо него ко входной двери и отпер ее. Когда он вышел, прикрыв дверь за собой, Лепидопт прошел следом и заблокировал все защелки.
– Одну минуту, – сказал он Глатцеру и Боззарису и, пройдя мимо них в свободную спальню, запер дверь. Алюминиевая фольга на окне слегка вибрировала от музыки. Лепидопт присел на корточки возле прикроватного столика, вынул последнюю кассету и вставил запись, сделанную ими в полдень, – ту самую, из-за которой он отправил Малка в несостоявшуюся поездку на гору Шаста. Затем нажал кнопку «play».
– …Чертова машина, – зазвучал голос Глатцера. – Я вижу старуху в длинной коричневой юбке, седую, босую, она только что появилась на одеяле в стиле навахо, расстеленном на зеленой траве под деревом. Она лежит на спине, глаза закрыты; холодно, она высоко в горах. Вокруг нее люди – хиппи, некоторые из них одеты в балахоны, лица загримированы, бороды, бусы – какая-то мистическая сцена. Все удивлены, задают ей вопросы; она только что появилась на поляне – а не пришла. Ее спрашивают, не упала ли она с дерева. Она… лежит на свастике!.. сделанной из золотой проволоки; свастика была под одеялом, но они ее сдвинули и увидели свастику. Вот один из хиппи достает из рюкзака сотовый телефон… ничего себе хиппи… и звонит, наверное, в 911. Ага… говорит: «Без сознания». На Скво-мидоу, на горе Шаста. Скорую. Теперь говорит она – два слова? «Войу, войу!» – произносит она, не открывая глаз. Ох! У нее останавливается сердце. Она мертва, я выхожу. Все исчезло.
Лепидопт нажал кнопку «стоп» и медленно встал. Да, думал он, это была она. Мы ее наконец нашли, как раз в момент смерти.
Он вернулся в гостиную.
– Можно, я тоже пойду? – спросил старый Сэм Глатцер, вставая с дивана. – Я еще не обедал.
Лепидопт остановился и взглянул на него через плечо. Глатцер напоминал ему усталого старика из анекдота, для которого друзья заказали на день рождения ослепительную проститутку. «Я пришла, чтобы подарить вам суп-пер-секс!» – восклицает та, когда он открывает дверь, а старик сварливо отвечает: «Возьму только суп».
Но дальновидцем он был хорошим и одним из самых надежных саяним – евреев, которые, не числясь в службе, успешно и без шума помогали в операциях Моссада на благо Израиля. Сэм ушел на пенсию из спонсировавшегося ЦРУ аналитического центра при Стэнфордском исследовательском институте в Менло-Парке под Сан-Франциско, он был вдовцом, детей у него не было; и Лепидопт уверял себя, что старику приятно снова вернуться к технике ясновидения, первопроходцем которой он сам был в 1972 году. К тому же за последние несколько лет Глатцер с Лепидоптом, сидя на таких вот явочных квартирах, сыграли немало шахматных партий, и Лепидопт полагал, что старику они в радость, помогая ему развеяться после напряжения или скуки его нынешней жизни.
– Простите, Сэм, – ответил он, разводя руками, – но я все же думаю, нам следует промониторить «голографическую» линию 24 часа подряд. До завтрашнего полудня. Я пошлю за едой Эрни, он принесет вам все, что захотите. «Я возьму суп», – подумал он.
– Хорошая мысль, – вставил Боззарис, оторвавшись от клавиатуры. – Пиццу?
Боззарис не соблюдал пищевых запретов и не ограничивал себя в трефной еде.
– Все что он захочет, – сказал ему Лепидопт. – И бери на троих – Берт должен скоро вернуться.
Берт Малк тоже не утруждал себя выбором кошерной пищи.
Остановились на тако и энчилада, и Боззарис пошел за провизией. Глатцер снова уснул на диване, а Лепидопт сел в кресло у стены рядом с дверью, потому что низкое солнце било в окно с фасада, и почти завистливо посмотрел на Глатцера.
Вдовец, детей нет. Ему пришло в голову, что если Глатцер испустит дух на этом самом диване, ни один человек не будет убит горем, разве что сам Лепидопт лишится друга и шахматного партнера. Ему вспомнились строчки из стихотворения Айвора Уинтерса: «На миг прельстился я, и вот есть у меня жена и дети…»
У Лепидопта в Тель-Авиве остались жена и одиннадцатилетний сын. Скажи кто его сыну, Луису, что его отец работает в Голливуде, мальчишка умер бы от зависти. А Дебора стала бы переживать, что его соблазнит какая-нибудь старлетка.
Все катса, сотрудники Моссада, которые собирают данные, были женаты, и жены их оставались в Израиле; теоретически предполагалось, что женатый мужчина не попадется в ловушку секса за границей. Широко расставлены секс-ловушки, подумал он. Как говорил Псалмопевец, «чтобы остерегать тебя от негодной женщины, от льстивого языка чужой».
«Не разыгрывай без меня Джона Уэйна», – с содроганием припомнил Лепидопт.
На той войне тридцатилетней давности его батальон повторно штурмовал Львиные ворота следующим утром в 8.30. Израильская артиллерия и реактивные бомбардировщики обрушились на иорданцев, защищавших город, но Лепидопту и его сослуживцам приходилось драться за каждую узенькую улочку, и бесконечное утро было заполнено пылью, выбитой из древних стен, горячими патронными лентами, вылетающими из «узи» в обожженные ладони, кровью, забрызгавшей ветровые стекла джипов и растекающейся между камнями мостовой, и неуклюжими стараниями сменить магазин, скорчившись в какой-нибудь сточной канаве.
