Да еще крамольные, грешные мысли одолевали. Тосковала, алкала, вожделела. Представляла Максимуса в постели с его красавицей. Страшно бесилась.
В иных обстоятельствах Таня бы не задумывалась. Любовница – не жена. Почему бы не бросить вызов – хотя бы даже голливудской актрисе?
Но тут все на виду. Немедленно разговоры пойдут. И удастся ли победить – бог весть. А в случае поражения неизвестно, как отреагирует Максимус. Молодой да красивый олигарх здесь властвует безраздельно. Опозорит, разорвет властным росчерком пера контракт – и выкинет прочь.
Садовникова, может, и рада убраться прочь с неприветливого Матуа. Но ведь вернешься в Москву – немедленно разговоры пойдут. Что ее уволили. Что неудачница. Что не справилась…
«Нет. Буду ждать, пока он сам начнет за мной бегать», – самонадеянно решила Татьяна. А пока чуда не случилось – развлекала себя сама. Каждый день бегала кроссы. Скачивала из Интернета блюда разных кухонь и пыталась их освоить. Вечерами выполняла асаны, подводящие к суперсложной позе скорпиона. Даже петь пыталась – почему нет, все равно никто не услышит.
А еще начала выбираться на поздние прогулки. Криминала на острове нет, колдобин на улицах тоже. И когда идешь быстрым шагом по абсолютно пустой аллее вдоль пляжа или между спящими домами под огромным куполом звездного неба, возникает странное ощущение, будто ты вообще одна на Земле. Или во Вселенной. В голове вроде бы хаос привычных мыслей. Но когда возвращалась, ложилась в постель и начинала засыпать, очень часто вдруг приходили неожиданные яркие идеи.
«Почему так?» – спросила в письме Валерочку. А тот объяснил, что даже научно доказано: когда вокруг пустота, когда мозг не отвлекается на прохожих, машины, афиши, ему только и остается что-нибудь самому придумывать.
У Тани быстро появился любимый маршрут. В центр, где иногда встречались прохожие и слепил иллюминацией бар, никогда не совалась. Сначала шла по крутой извилистой улочке вниз, к пляжу. Потом с километр по аллее вдоль моря. И обратно в свой дом-чердачок – по другой, более пологой дороге.
Изредка на ее пути попадались коты – в свете звезд они космически блистали глазами. На пляже иногда бродили влюбленные парочки. Однажды на плечо прыгнула – и перепугала до смерти – обезьянка.
Но ни единого – за все время! – прохожего. «Здравствуйте» некому сказать. Таня быстро привыкла, что ночами она хозяйка острова.
И когда однажды из темноты аллеи к ней бросилась плачущая женщина, девушка подумала, что грезит.
Выглядело ночное видение зловеще: черное платье-балахон, волосы укутаны антрацитно-мрачным платком. Губы шевелятся. Садовникова прислушалась и с трудом разобрала испанские слова:
– Убей меня! Убей!
Глаза пустые. По щекам текут слезы. Голос звучит глухо и безнадежно. Оттолкнуть, убежать? Брось. Никакой опасности от несчастной не исходит. Да и видела она ее где-то. Точно. Та самая сильно беременная с корабля, которой Таня медицинскую помощь пыталась оказать. Сейчас, правда, никакого живота – ну, разумеется. Родила. Две недели прошло.
Таня обняла беднягу за плечи. Мягко произнесла:
– Чем я могу вам помочь?
Чилийка вскинула заплаканное лицо. Забормотала:
– Самоубийство. Грех. Не могу. Убей ты. Прошу. Все деньги тебе отдам!
И тянется дрожащей рукой в сумочку, достает потертый кошелек, пытается открыть, звенят, падают на брусчатку монетки.
– Возьми! Возьми все! Только убей!
«Послеродовая депрессия», – лихо поставила диагноз Татьяна.
И пусть она не психиатр и почти не говорит по-испански, очевидно одно: надо дать женщине выговориться. И Таня мягко произнесла:
– Расскажите мне. Что у вас случилось?
Та взглянула дико. Вцепилась себе в волосы, начала раскачиваться – влево, вправо.
– Ребенка я своего продала-а. Кровь свою. Наследника. Мальчика.
– Э-э… что вы сказали? – растерялась Татьяна.
– Родила сына и продала. Как Иуда. За тридцать сребреников.
– Кому?
– Не могу говорить! Нельзя, запрещено. Но и жить с этим не могу. Прошу тебя. Убей!
Резко дернулась. Сунула руку в сумку, выхватила нож. С виду обычный, кухонный, но сталь блеснула зловеще.
Слезы по лицу градом, голос дрожит:
– Убей меня, убей!
– Подождите, пожалуйста. Давайте успокоимся, – с трудом подбирала испанские слова Садовникова.
– Тогда я тебя убью! – в отчаянии выкрикнула женщина.
Замахнулась. Но немедленно выронила оружие.
Таня молча его подняла. Женщина упала перед ней на колени:
– Ну пожалуйста! Прошу тебя! Умоляю!!!
Лицо некрасивое, нос приплюснутый.
«Кому, интересно, понадобился твой ребенок?»
– Вы его на усыновление отдали? – Садовникова каким-то чудом вспомнила нужное слово.
– На смерть я его отдала! – страдальчески выкрикнула женщина.
И снова затряслась в рыданиях.
Какая-то странная депрессия. И вообще, с чего бы впадать в печаль, если сама, по доброй воле, продала ребенка? Раньше могла побеспокоиться. А теперь с ума сходить поздно и неразумно.
– Где вы остановились? – Садовникова взяла женщину за локоть.
Та шарахнулась, оттолкнула руку. Злобно выкрикнула:
– Ладно! Плевать! Кинусь с обрыва! А тебя – Бог накажет. Что душу мою не спасла.
И злобно плюнула Татьяне под ноги.
Повернулась – и шустро засеменила в гору.
«Правда ведь пошла на обрыв!» – перепугалась Садовникова.
Выступ на почти отвесной скале располагался неподалеку от дома Татьяны и почему-то назывался по-испански – «Мирадор»
[17]. Но если настоящие мирадоры всегда хорошо защищены и облеплены массой предупреждающих табличек, в отношении этой достопримечательности никаких мер безопасности не предприняли. Площадка – ни забора тебе, ни сетки защитной – заканчивалась пропастью. Вид, нет слов, завораживал – будто висишь на огромной высоте над бушующим океаном. Но даже у Тани, на трезвую голову, закружилась там голова.
Прыгнуть или даже просто упасть – вообще никаких проблем.
– Постойте! – крикнула она чилийке.
Но та лишь ускорила шаг. Догонять? Скручивать? Волочь – но куда?!
«Да хотя бы к себе домой отведу», – решила Татьяна.
Бросилась вслед за безумной. И вдруг услышала за спиной тяжелые шаги. Резко обернулась. За ней поспешали две женщины. Обе грузные, в синей униформе – кажется, больничной. Лица смуглые. Как иначе? У них на острове белые черную работу не делают.
