Слегка смутился. Отвечать не стал. Спросил:
– Что будешь на аперитив?
– Давай «Мохито», – рассеянно отозвалась Таня.
И впервые забеспокоилась. Она-то думала, что использует наивного теленка. Но не исключено, что у парня собственная игра. И он только обрадовался, когда Татьяна сама бросилась в западню.
Уселись за стол церемонно – друг напротив друга.
– Ну, где твои баклажанчики и остальные вкусняшки? – нарочито беззаботным тоном потребовала Татьяна.
– Чуть позже. Давай пока выпьем коктейль.
Позвонил в золоченый колокольчик, пригласил прислугу, распорядился:
– Сделайте нам два «Мохито».
– А как быть с ужином? – подняла брови женщина.
– Как договаривались, – сухо ответил Марк.
Когда дверь за служительницей закрылась, внимательно взглянул на Татьяну:
– Хочу задать тебе один вопрос.
«Любишь ли ты меня?»
Девушка приготовилась импровизировать.
Но не увидела в его глазах ни намека на любовные искры. Второй подряд фригидный Максимус. Что за мужики пошли?!
– Я тебя слушаю. – Таня, по всем законам кокетства, быстро стрельнула взглядом в угол, на нос, на предмет.
Марк глубоко вздохнул – и выпалил:
– Ты поняла, зачем мы тебя сюда позвали?
– Что?
Дверь в столовую отворилась. Женщина подала коктейли. На Таню взглянула с сочувствием – или показалось?
– Ты поняла, зачем тебя позвали на Матуа? – повторил он, когда прислуга покинула комнату.
«Я считала тебя лопушком. Но пока выходит, что дурочка я», – быстро подумала Татьяна. И осторожно произнесла:
– Знаю только то, что написано в моем контракте.
Марк насмешливо сказал:
– Неужели ты правда думаешь, что мы платим полмиллиона за твои забеги, конкурсы и доски почета?
«Эй, парень! Давай мы лучше будем говорить о любви!» – в отчаянии подумала девушка.
А он продолжал напирать:
– Ты в рейтинге ста самых умных женщин Москвы. И до сих пор не догадалась, чем мы заняты на самом деле?
Таня вспыхнула:
– Почему ты говоришь со мной таким тоном?!
– Потому что мне некогда рассусоливать. Время давно пришло. Ты нам нужна для реальных дел. И я хочу знать, понимаешь ли ты ситуацию. В курсе ли того, что здесь делаем мы с Юлианой? Или тебе все разжевать нужно?
Таня думала, ей следует закрыть глаза и ничего не видеть. Но, оказывается, наоборот, ей следовало побыстрее догадаться.
Она осторожно сказала:
– Я могу ошибиться – доступа к Интернету у меня нет. Но мне показалось, что вы отрабатываете специальную технологию. Я читала про нее раньше. Кажется, она называется Окно Овертона.
– И какова наша цель?
– «Мне девять лет, и я в разводе». «Ромео и Джульетта». Все эти статейки. Митинги протеста – нарочито несерьезные. Общественное сознание изменено. Народ подогрет. Подготовительный этап завершен. Следующим шагом должен быть референдум. Вы ведете к тому, чтобы люди – сами! – захотели принять закон.
– Какой?
– Любви все возрасты покорны. И ждать восемнадцати просто глупо.
– Молодец, – улыбнулся. – Пятерка.
Таня ухмыльнулась:
– Выдашь повышенную стипендию?
– Нет. Для начала возьму тебя в дело. Премия – огромная! – будет позже.
– Вы хотите, чтобы я во всем этом тоже участвовала? – уточнила Татьяна.
– Да. Я специалист в области политических технологий. Юлиана – пиарщик. Но нашей команде явно не хватает хорошего рекламиста.
– Ты считаешь, я соглашусь рекламировать педофилию? – поинтересовалась Садовникова.
– Во-первых, такого слова нет. Есть эфебофилия.
– Ну да. Один из постулатов Овертона: нужно обязательно придумать красивый эвфемизм.
– А во-вторых, – бесстрастно продолжал Марк, – выхода у тебя нет.
Увидел, как изменилось Танино лицо, и небрежно добавил:
– Ты, конечно, можешь заплатить штраф за досрочное расторжение контракта и улететь домой. Но я читал твой психологический профиль и думаю, что ты не откажешься принять участие в абсолютно новом, уникальном, удивительном по своим возможностям проекте. Матуа – идеальная площадка, чтобы обкатать технологию. А дальше – весь мир будет у наших ног!
Таня молчала. Марк горячо продолжал:
– Педофилия – мерзость, никто не спорит. Мы тоже резко против насилия над детьми. Против секса с младенцами. Но что делать, если приходит любовь? Красивая и роковая, как у Ромео с Джульеттой?
– Слушай, – поморщилась она, – я не электорат. Не надо пудрить мне мозг.
– Хорошо, – легко согласился он. – Ты насторожена потому, что не знаешь подоплеки. Я тебе о ней расскажу.
* * *
За двадцать пять лет до описываемых событий
В ее классе почти все девочки мечтали побыстрее вырасти и стать проститутками. А Лена плакала над Диккенсом и Гюго, подклеивала в альбом репродукции художников из «Огонька» и ходила в музыкальную школу.
Отцовский НИИ погибал. Зарплату задерживали по полгода. Мать крутилась на двух работах, а вечером, когда магазины закрывались, стояла у метро. Продавала хлеб, конфеты и пиво. Леночкина музыкальная школа подорожала, но родители из последних сил изыскивали средства.
Три раза в неделю Лена сама (сопровождать было некому) доходила до метро «Выхино» (станцию все называли по-старому – «Ждановская») и ехала до «Площади Ногина» – то есть, простите, теперь «Китай-город». Поднималась по эскалатору, выходила на Маросейку (бывшую улицу Богдана Хмельницкого), обязательно совала нос в булочную – пахнет ли теплым хлебом? Иногда (все реже и реже) ей удавалось заполучить любимое лакомство – горячий, с вкусно-твердой ручкой, калач. Потом девочка садилась на троллейбус, ехала три остановки. Переходила дорогу, ныряла во дворы. И оказывалась – в прошлом.
Музыкалку ветер перемен миновал. Гардеробщица по-прежнему читала «Правду» и говорила «товарищи дети». Никто не болтал про Пуго, Ельцина, талоны на сигареты и зверства Сталина. Да, некоторые преподаватели упорхнули – открывать совместные предприятия или играть таперами в кооперативных ресторанах, зато остался самый крепкий и лучший костяк. Те, кто понимал: этюды Че́рни и сонатины Клементи – вне времени.
Педагог по музлитературе (всегда небогатая) теперь приходила в некрасиво заштопанных колготках, но по-прежнему вдохновенно защищала Сальери. Хор с удовольствием отставил хит прежних лет «С нами Бауман, пламенный Бауман» и разучивал «Аве Марию» Баха – Гуно. За диктанты по сольфеджио, как и раньше, нещадно ставили двойки.
