Лизетта вышла в коридор и вскоре вернулась со старым скрипучим офисным креслом. Поставила его у стены напротив холодильника и указала на кресло пальцем. Джек послушно сел.
Она постояла минутку, глядя то на стул у холодильника, то на гостя. Наконец всплеснула руками, словно в беззвучном споре с неизвестным оппонентом она так и не одержала верх.
Потом Лизетта собрала свои записки, отнесла к плите и одну за другой сожгла.
Он с изумлением наблюдал, как ее слова превращаются в пепел.
Разве можно где-нибудь еще отыскать столь удивительное создание? Джек вдруг перестал беспокоиться о том, куда ему податься после продажи «Потерянного озера». Теперь его больше волновало, куда поедет Лизетта. Джек все-таки научился жить среди людей в этом странном шумном мире.
Он догадывался, что Лизетта может жить только здесь.
– Девин, давай скорее, поехали! – позвала Кейт, выходя из дома.
«Так вот он какой, человек, влюбленный в Лизетту», – думала она.
Интересно было бы понаблюдать за Джеком, если, конечно, они с дочерью поживут здесь подольше. Кажется, он человек хороший, добрый. Видно, что сильный – крепкий, мускулистый. Вокруг рта – скобочки морщин, словно все, что он хотел сказать, уже сказано.
– Девочки, куда направляемся? – спросила Буладина, отвлекаясь от своих заметок и глядя на бегущую к машине Девин.
– В магазин, Лизетта попросила.
– Не против, если я с вами? Нужно кое-что прикупить для вечеринки.
– Нисколечко.
Буладина сунула блокнот в сумочку, с некоторым трудом встала:
– Селма! Мы едем в магазин. Надо купить еще вина.
Селма сидела за соседним столиком и подпиливала ногти:
– Зачем тебе столько вина? Разве алкоголь полезно пить вместе с лекарствами?
– Я не принимаю лекарств.
– А-а-а, тогда все ясно, – протянула Селма и подула на кончики пальцев.
– Поехали с нами, – сказала Буладина и, шаркая, подошла к ней. – Это же для вечеринки.
– Для вечеринки, на которой меня не будет?
– Ты же говорила, что забыла взять лосьон для рук. Вот заодно и купишь.
– В отличие от тебя, у меня есть своя машина. И за лосьоном я могу съездить в любое время. Может, мне он вообще не нужен.
Селма вытянула перед собой руки, оглядела.
– Для моей кожи полезен этот влажный воздух.
Буладина пожала плечами:
– Что ж, как тебе будет угодно.
Селма проводила ковыляющую к машине Буладину долгим взглядом. Как только Кейт помогла старушке устроиться на переднем сиденье, Селма вздохнула и встала.
– И почему я вечно тебя слушаюсь? – произнесла она с таким видом, будто ее силком тащили за собой.
Она подошла к машине:
– Может, я хотя бы сяду на переднее сиденье?
– Нет, – отрезала Буладина и захлопнула дверь.
Селма открыла заднюю дверь и со значением посмотрела на Девин:
– Ну-ка, подвинься… девочка. Я не хочу помять платье.
– Мне оно очень нравится.
– Спасибо. На тебе тоже… ансамбль ничего себе.
– Спасибо, – кивнула Девин.
Она гордилась своим нарядом – балетную пачку дополняли ковбойские сапожки и ярко-розовый велосипедный шлем с логотипом «Ферис уилз». Его незадолго до смерти подарил ей отец. На велосипеде она не ездила, говорила: мир слишком быстро летит мимо, ничего толком не разобрать. Однако ей казалось, что, когда на голове шлем, – папа рядом. Мэтт этого так и не понял. Он подарил дочери шлем, потому что видел: ей нравится такой «головной убор». Но так и не успел узнать, что это значило для нее.
Кейт посмотрела на дочь в зеркало заднего вида и улыбнулась.
– Ремни пристегнули? – спросила она разношерстную компанию. – Тогда поехали.
Ряд обшитых вагонкой домов, выкрашенных голубой краской, остался позади. Кейт подрулила к кольцевой развязке посредине города и снизила скорость. Она не помнила, заезжала ли сюда в прошлый раз, а потому несколько растерялась. В центре Сулея красовалась старая и проржавевшая от времени башня, похожая на силосную, возвышавшаяся над магазинами, которые выстроились вдоль кольца. Кейт удивленно разглядывала эту башню – уж очень нелепо она здесь смотрелась. Вокруг нее были припаркованы автомобили. Рядом была вывеска: «Сулей. Зернохранилище. Построено в 1801 году». Неподалеку висела другая, гласившая: «Встречайте Сью, муниципальную корову, по субботам с девяти до часу».
Кейт отыскала вывеску «Свежие продукты» и остановила перед ней машину. Все вышли и двинулись в магазин. Здесь было все для нужд путешествующих, а кроме того, имелись отдел кулинарии и кафе. Деревянные полы приветливо поскрипывали, пахло вафельными стаканчиками. Буладина прямиком направилась к винным полкам. Селма со скучающим видом подплыла к овощному прилавку, выбрала один стручок сладкого перца, рассмотрела его со всех сторон и со вздохом положила на место. Кейт и Девин подошли к кассе и стали ждать, пока блондинка с хвостом на затылке не наговорится по телефону.
– Ты бы лучше помогла Буладине, – сказала Кейт дочери. – А то еще уронит.
Через несколько минут блондинка закончила разговор и обратилась к покупателям:
– Простите, что заставила вас ждать.
– Ничего страшного, – ответила Кейт и протянула ей конверт от Лизетты.
Девица прочитала список, посмотрела на Кейт:
– Вы остановились на озере?
– Да. Приехали повидаться с Эби. Она моя двоюродная бабушка.
Девица подняла обе руки и потуже затянула хвост. Ей было не больше двадцати одного.
– Что-то раньше я здесь родственников Эби не встречала.
– В последний раз мы приезжали давно, пятнадцать лет назад.
– А-а-а… Понятно. Сейчас подберу все, что в списке, и сложу в коробку. Подождите минутку, – сказала блондинка. – Лизетта любит заказывать странные продукты из Франции, но покупательница она хорошая. Не то что некоторые из вашего «Потерянного озера». Там есть одна старуха, она каждое лето отдыхает. Когда приезжает к нам, все женщины убить ее готовы. А мужики как увидят, так давай хвостом вилять. Мой папа, например, дурак дураком становится. Не знаю, что он в ней нашел. У нее еще такие ужасные рыжие волосы.
– Селма, что ли? – Кейт кивнула в сторону Селмы, которая, смеясь, слушала человека, раскладывающего на прилавке груши.
Девица скорчила гримасу:
– Да, она.
– Она приехала с нами.
– Я вам не завидую. А вот та маленькая старушка мне очень нравится. Она всегда покупает вино, девушки на кассе спрашивают, когда она родилась, чтобы записать в журнал, а она вечно что-нибудь выдумает. То скажет – двенадцатого октября тысяча четыреста девяносто второго года, а то – четвертого июля тысяча семьсот семьдесят шестого
[7].
