Вячеслав ловил себя на мысли, что не очень старается узнавать об изменениях, происходящих за больничными стенами, даже радио слушал редко. Возможно, организм защищался от неприятной и сложной информации, мешающей восстановлению, а может, мозг был занят тем, что анализировал и сопоставлял совершенно иные «вводные». Вячеслава Михайловича занимал вопрос: откуда возникают эти непонятные картины прошлого? Почему его рука иногда «вспоминает» форму и тяжесть обоюдоострого меча, которого, в сущности, никогда не держала? И вообще – какое он имеет ко всему этому отношение, ведь подобного с ним не случалось… Постой-постой, а ведь было! Давно в юности, в тот самый момент, когда впервые сработало ощущение Дыхания Смерти. То мимолетное случайное видение… выходит, не случайное? Должно же быть этому объяснение…
Взглянув на себя как бы со стороны, Чумаков хмыкнул. «Если я в чем-то изменился, то мозги у меня остались прежние, это точно, – отметил он. – Теперь ни покоя, ни свободного времени не будет, закрутилась машинка, застучала…»
Он попросил Лиду, худощавую темноволосую медсестру-практикантку с внимательными и, как ему показалось, печальными глазами, принести тетрадь и ручку. Стал фиксировать кое-что из того, что приходило в голову: мысли, наблюдения. Писал то на одном, то на другом языке, чтоб освежить их в памяти, а случайный любопытствующий, заглянувший в тетрадь, не смог понять написанное.
Как всякий сильный человек, Чумаков стеснялся своей беспомощности и, как только обрел способность говорить, стал подшучивать над своими ранами, перевязками, уколами. Белокурая симпатичная Леночка с упругими формами крепкого молодого тела начинала хихикать, еще только открывая дверь его палаты. Шутливые обращения Чумакова типа «божественная мадмуазель Элен» или «королева медицинских фотомоделей» ей очень нравились, и она часто зажимала ладошкой рот, чтобы не расхохотаться слишком громко.
Лида, напротив, не очень реагировала на его шутки и, сделав необходимые манипуляции, тихо исчезала за дверью. Почему-то после ее ухода Чумаков вспоминал Светлану, хотя внешне они нисколько не были похожи.
После тех сумасшедших каникул он вновь окунулся в учебу, был загружен до предела, но всегда находил время, чтобы написать Светлане хотя бы короткое письмо, и с радостным волнением перечитывал ее ответы. Но к окончанию учебы его все чаще стала посещать мысль: на что он обречет любимую, на одинокое ожидание долгие месяцы, а может, и годы? Вправе ли он, человек, не принадлежащий себе по специфическому роду деятельности, втягивать в этот круговорот другого, в общем-то, не представляющего всех тонкостей и сложностей подобного шага. Вячеслав испугался, что их любовь, скованная железной цепью обстоятельств и требований его работы, может скоро не выдержать испытания. Рисковать свободой дорогого человека, его надеждами и мечтами, чтобы затем выслушивать справедливые упреки и терзаться от невозможности ничего изменить? Он впервые подумал, что не сможет быть тем, кем желает видеть мужа и отца своих детей всякая женщина. И значит, он не имел права создавать семью.
Что думала по этому поводу сама Светлана, он не знал, да и не спрашивал, решение было односторонним. Не ответил на пару-тройку писем, потом написал что-то сбивчивое, и тяжесть сырым камнем на долгие годы затаилась в душе. Он даже не знает, где она работает, как живет. Слышал только, что вышла замуж. Встречались в жизни Чумакова другие женщины, но их было немного. Понимая, что не может в полной мере устроить личную жизнь, он не хотел осложнять чью-то судьбу, да и собственную тоже.
Здесь, в госпитале, он неожиданно ближе всех сошелся с Лидой. Сдружились они совершенно не по «канонам». Все началось с того, что, мучимый болями, он как-то ночью поднялся и поковылял в коридор. Уронив темноволосую голову на книгу, в кругу света от настольной лампы спала дежурившая в эту ночь Лида. Чумаков, стараясь не стучать костылями, подошел ближе и увидел словарь французского языка, а рядом на ящичке с лекарствами раскрытую газету «Юманитэ» с обведенным заголовком какой-то статьи. Тот же заголовок и несколько предложений на русском были выписаны аккуратным почерком в тетрадь, лежащую справа от спящей медсестры. Взяв газету, Чумаков, ступая еще тише, вернулся в палату. Через пятнадцать минут весь текст, переписанный на русском языке, вместе с газетой вновь лежал на дежурном столике.
Так на некоторое время Чумаков стал для Лиды учителем французского. Оказалось, дело это непростое. Знать язык самому и обучать другого было совсем разными вещами. Вячеслав то слишком увлекался изложением грамматики, то, напротив, уходил в детали различия говора, к примеру, парижанина и жителя Марселя, и вновь мало чем помогал своей прилежной ученице. Потом, махнув рукой на все педагогические методы и приемы, стал просто говорить с Лидой на французском, начиная с простейших фраз и каждый раз дополняя их новыми оборотами. «Может, грамматикой на экзаменах не блеснешь, но то, что французы тебя поймут – гарантирую!» – заявил Чумаков.
Со временем язык дополнился разговорами на другие темы, интересными для обоих. Чумаков был удивлен этим обстоятельством: ведь они люди разного возраста, каждый со своим жизненным багажом, казалось бы – ничего общего. Как мужчина и женщина они друг другу тоже «не показались», да они совершенно и не думали об этом. По обмолвкам Чумаков понял, что сердце Лиды занято высоким красавцем-сокурсником. Поэтому их беседы носили характер свободного общения, но Вячеслав Михайлович мог поклясться чем угодно, что давно не чувствовал себя внутренне так комфортно.
Их общение с Лидой, конечно, не осталось незамеченным. Понимающе лукавые улыбки вслед говорили: знаем, мол, эти занятия языком! Но перед самым отъездом Лиды – ее практика заканчивалась – романтический ореол вокруг их отношений развеялся в пух и прах, благодаря все той же хохотушке Леночке.
Как-то ковыляя на костылях из столовой, Чумаков услышал, как Леночка с глубоким возмущением рассказывала кому-то – угол коридора закрывал собеседников – что ей вчера вечером совершенно случайно удалось подслушать разговор Лиды и майора.
– Эти ненормальные действительно занимаются языком, представляешь? – громко вопрошала она подругу.
– Может, ты не так поняла? – уточнила та.
– Да что там понимать! – еще больше возмутилась Леночка. – Я своими собственными ушами слышала, как Лидка текст из газеты читала и переводила, а потом он ей слова задавал, чтоб к следующему занятию выучила. Это ж надо до такого дойти! Я думала у них, как у людей, объятья тайные, поцелуйчики, а они… – Леночка даже не могла подобрать нужных слов.
Чумаков тихо повернулся и пошел прочь, едва сдерживая рвущийся наружу смех. Только вернувшись в палату и рухнув на койку, он от души расхохотался. Сейчас он впервые увидел их отношения Леночкиными глазами и подумал, что со стороны все выглядит действительно странно и неправдоподобно. Чистая дружба между мужчиной и женщиной, может ли такое быть? Пожалуй, он сам не знал на это ответа.
Размышления прервала Леночка, которая грациозно вплыла в палату, поставила на тумбочку картонную коробочку с лекарствами и, обдав Чумакова холодным, даже слегка презрительным взглядом, молча, удалилась, покачивая бедрами. Вот тебе и женская логика! Видя в Лиде соперницу, объект мужского внимания, она подсознательно пускала в ход очарование своих форм. Но узнав об отсутствии любовного романа, теперь демонстрировала обиду, нанесенную ей как представительнице женского пола вообще. Чумакова все это позабавило, не больше. Ему только стало чуть грустно, что серьезная Лида завтра уедет и не с кем будет просто по-человечески поговорить.
