Сейчас перед ним катились волны другого моря, над головой в ясном холодном небе проступали южные созвездия, а сзади доносились так не вязавшиеся со всем этим звуки надрывной ресторанной музыки.
Изенбек скользнул взором по высоким угрюмым башням, которые венчали крепостные генуэзские стены, кое-где подступавшие к самой воде, и невольно подумал о том, сколько сотен и тысяч лет сражаются люди за этот благодатный кусок земли в удобной бухте, омываемый теплыми водами Черного моря. Тавры, скифы, греки, генуэзцы, турки, татары сменяли здесь свое владычество, воевали, торговали рабами, посудой, оружием, ловили рыбу, делали вино. В последние века Крым стал частью Российской Империи. А теперь русские города, в том числе и Феодосия – «богом данная» – так, кажется, она звучит в переводе с древнегреческого, город, куда приезжала царица Екатерина и творил Иван Айвазовский, будет вновь захвачен дикими ордами, на сей раз – большевистскими…
Постепенно Федор Артурович перестал замечать музыку, пьяные возгласы и пальбу сводящих между собою счеты офицеров. Перед ним простиралось море, могучее и вечное, как далекие звезды. Им, звездам и морю, нет никакого дела до того, что творят люди. Как властно гипнотизирует этот мерный шум! Прошлое, настоящее и грядущее – все становится зыбким и нереальным. Реальна и ощутима только вечность неба и моря, где каждая волна несет на себе звезду…
Не сегодня-завтра им придется бежать. Вчера в штабе ознакомили со списками эвакуации. Предварительно назвали корабли, но предупредили, что, даже если использовать все, могущее держаться на плаву, судов на всех явно не хватит…
Итак, все кончено… Кто-то из кожи вон лезет, чтобы попасть в вожделенные списки, кто-то решил уйти в горы, а иные просто пускают себе пулю в висок.
Полковник вдруг понял, что и он не случайно пришел к морю, которое было для него не просто массой соленой воды, а неким почти живым существом. Вот оно дышит и бьется у ног, будто сама Вечность шепчет о чем-то неумолчным шумом прибоя. Здесь, внимая первородному гласу, таким простым и ясным казалось желание нажать на курок пистолета и разом прекратить свое ничтожное бессмысленное существование.
Но музыка волн была такой завораживающей, что хотелось еще и еще продлить наслаждение каждым новым, похожим на предыдущее, но никогда не повторяющимся движением.
– Жизнь! – клокотала, набегая, волна.
– Смерть… – бессильно шипела она, откатываясь.
– Жизнь-смерть, жизнь-смерть, – который миллион лет длится эта беседа в единстве несоединимого?
Из этой и так короткой жизни уйти можно в любой момент и присоединиться к Вечности.
Тысячи раз его могло убить на этой войне, но он остался жив. Может быть, для чего-то еще?
Изенбек перевел взгляд на камень под ногами. – «Этот холодный, пахнущий солью и водорослями валун, – подумал он, – как молитвенный камень соединяет меня с морем и вечностью. Не беда, что рука древнего мастера не выбила на нем священных и мудрых знаков, вон их сколько на зубчатых гребнях волн, как строчки тех таинственных письмен, что скитаются с ним в морских мешках…»
Федор Артурович вновь задумался о дощечках. Что в них? О чем хотели рассказать те, кто писал их в глубинах прошлого? Может, предупредить, поведать о чем-то важном, поделиться великой тайной? В любом случае, дощечки непременно нужно будет прочесть, разобраться в них. Но прежде всего – сохранить в целости, во что бы ни стало!
Изенбек поднялся, подставил лицо ветру.
– Благодарю тебя, море! – сорвалось с губ обращение, соединив все мятежные чувства. – Я понял тебя, благодарю! Не может волна остановиться, не исчерпав своей силы, не может чайка упасть, пока в состоянии двигать крыльями, не может даже камень разрушиться, покуда в нем сохраняется твердость. Все должно пройти свой путь до конца…
Изенбек не помнил, сколько пробыл на берегу: час, два, всю ночь? Время и сам он будто выпали из привычных рамок. Обнаружил себя уже стоящим у здания штаба, где сновали, кричали и отборно матерились злые и встревоженные офицеры. Полковник чувствовал, что продрог, виски ломило. Мельком взглянул на руки – пальцы подрагивали. На тыльной стороне левой кисти и кромке обшлага шинели увидел остатки белого порошка.
«Кажется, я вчера перестарался с кокаином», – отметил про себя.
Постепенно Изенбек стал входить в суть происходящего. Случилось то, чего ждали и боялись. Бешеная канонада гремела уже на подступах к городу. Как быстро все произошло. Кто-то сообщил, что барон Врангель бежал.
Подкатывали авто. Солдаты, подгоняемые матерными окриками, грузили ящики и тюки. Неразбериха и анархия нарастали, готовые вот-вот перерасти в настоящую панику.
Первым желанием Изенбека было двинуться в сторону канонады, но бежавшие оттуда уверяли, что фронта больше нет, только отдельные очаги сопротивления. Желтолицый полковник, пробегая мимо к авто, махнул стоявшим вместе с Изенбеком офицерам:
– Эвакуация! Все в порт!
Изенбек поспешил в гостиницу. Там тоже царила нервозная суета, валялись разбросанные вещи. Игнатий сидел у стола в комнате, понуро опустив голову. Рядом стояли уже уложенные чемоданы и два вещмешка. Увидев командира, солдат вскочил и привычно вытянулся.
– Где дощечки? Хорошо уложил? – сразу спросил Изенбек.
– В мешках, бельем переложил, как велели, – хрипло ответил солдат, устремив глаза на полковника.
Взгляд вестового, этого основательного, ворчливого, с крестьянской хитринкой солдата сейчас был неузнаваем, как будто он стоял у гроба лучшего друга.
– Едешь со мной? – коротко спросил полковник.
Игнатий отрицательно качнул головой.
– Поешьте, Федор Артурович, – он открыл банку мясных консервов, порезал хлеб, затем сходил куда-то и принес горячий чайник.
Изенбек молча и быстро съел предложенное, поблагодарил и стал надевать на спину вещмешок.
– Я провожу, Ваш… бродь… – Игнатий взял второй мешок и чемоданы. Они направились к перекрестку, откуда поток разношерстных беженцев устремлялся вниз, к порту, чтобы успеть погрузиться на любое способное мало-мальски двигаться плавучее средство: рыбацкую шхуну, многопалубный корабль или допотопный колесный пароход.
Безумие захлестнуло сразу многие тысячи людей, ослепив их сознание единственным диким и неистовым стремлением: «Бежать!»
Толпа смяла цепи солдат, которые должны были поддерживать хоть какой-то порядок, смела ограждения и выплеснулась на набережную, круша и растаптывая все на своем пути.
Корабельные сходни трещали под непомерной нагрузкой, люди и вещи падали в холодную мутную воду. Иногда суда отваливали от причалов, обрубив концы, и забитые людьми сходни обрушивались вниз вместе с пассажирами. Неимоверно перегруженные корабли, тяжело кренясь, уходили от причалов, обвешаные живыми гирляндами людей и сопровождаемые истошными воплями тонущих.
Толпа сграбастала цепкой рукой полковника и вестового, втянула внутрь и тут же разъединила, едва не вырвав поклажу. Сверху, пока улица не спустилась к морю, Изенбек увидел всю картину бегства, как на батальном полотне. Папахи и фуражки, дамские шляпки и котелки, платки и простоволосые головы колыхались в кипении людской реки. Неподалеку респектабельная семья – плотный лощеный господин лет пятидесяти, его жена в котиковом манто и девочка-подросток старались не потерять друг друга. Господин со злобной гримасой упирался изо всех сил и работал локтями, из-под сбитой на бок фетровой шляпы струился обильный пот. Крепко прижимая к себе девочку и локоть жены, он оглядывался на солдата-денщика, нагруженного чемоданами, баулами и коробками. Оттертый от хозяев, он беспомощно барахтался сзади, теряя то один, то другой предмет. Что-то нежно-голубое, платье или пеньюар, выскользнуло из раскрывшегося саквояжа и заметалось среди сапог, штиблет и ботинок, превращаясь в замызганную тряпку. Круглая коробка, проплыв некоторое время над головами, лопнула, сдавленная с двух сторон, и из нее выпала бело-розовая шляпа с алым бантом, завязанным в виде причудливого тропического цветка. Она не успела коснуться грязной мостовой: кто-то поддел ее рукой, потом ногой, и шляпа отлетела прочь от толпы, опустившись в грязную лужу.
