Осанка его вновь стала величественной. Заметив, как насторожились охоронцы, князь ухмыльнулся и нарочито громко сказал:
– Пошутил я, Мечислав, а ты, вишь, не испугался…
Скрип колес и шум отвлекли их внимание. Подошли отставшие от головного отряда повозки, тяжело груженные добычей. Они заняли дальний конец поляны. В одной из повозок, связанные веревками, сидели женщины, молодые, некоторые совсем девочки. Платья и рубахи на них были изорваны, обнажая ссадины и багровые рубцы от сыромятных кнутов. Один из воинов стал поить их из кувшина, больше проливая, чем попадая в иссушенные жаждой уста.
Очи князя загорелись, он вновь забыл о своем величественном положении и стал похож на кота, наметившего добычу.
– Женки и дети поганых, тех, кто креста надеть не захотел. Вот и полегли от рук дружины моей храброй, потому как они разбойники, слову княжескому не подчинились! А сих жен мы пожалели, окрестим, будут грехи за себя и мужей отмаливать… – вполголоса, будто сам себе, сказал Владимир.
Лицо старого волхва потемнело и стало походить на лики святых, изображенных на хоругвях княжеского воинства. Некогда блиставшие золотым шитьем, они закоптились и посуровели в дымных пожарищах, в которых горели дома, кумиры, а часто и сами поганые, бывшие еще недавно братьями, сестрами и соплеменниками тех, кто их нынче испепелял.
– Так речешь, старый, гибнет Русь? – спросил князь, перехватив долгий взгляд волхва. – Это дикарство гибнет, необразованность, варварство. Будет новая Русь, сильная, просвещенная. Так что конец, Мечислав, твоему Перуну. Забудут люди деревянных кумиров, а ваших имен и вовсе никто не узнает, словно и не было вас, волхвов, никогда на земле. Это не меня, а вас поглотит беспросветная ночь забвения. Так что смотри, как твоя идольская Русь кончается, как боги твои, кои защитить себя не могут, заполыхают жарким пламенем. Принесем им последнюю жертву! – князь рассмеялся короткими плевками язвительного смеха, краем глаза продолжая наблюдать за стариком, желая уловить в нем искры гнева либо ненависти.
– Идолы – не боги, – так же скорбно спокойно ответил Мечислав. – Богов убить невозможно. Вечны Хорс и Перун, Яр, Купало, Лад и Даждьбог. Много раз умирала Русь, но столько же раз возрождалась снова, потому как больше смерти самой она презирала рабство. А теперь, когда Русь огречится, когда отнимете вы у славян их гордость, славу и богов пращурских и поселите рабство в их душах, ослабнет великая Русь, раздробится в междоусобицах и не сможет устоять против полчищ врагов бесчисленных. Нападут они, как саранча, и покроют землю, и заставят славян склонить голову. И долго одно ярмо сменяться другим будет. Так предрекли боги.
Одначе из всякой грязи, из навоза, может быть прекрасный цветок взращен. И сколько бы ни умирала Русь, какой коростой ни покрывалось тело ее, все равно из семян Сварги небесной станут произрастать сыны Перуновы, внуки Даждьбожии, ибо мы дети Света. Будут жечь нас и убивать силы темные, но не будет переводу нашему племени, потому как бог наш – это Правда. Из рабства простолюдина угнетенного, из родов княжеских, боярских и царских, из недр самого воинства христианского, из епископов и монахов всегда найдутся люди с честью, чей бог – Правь истинная. И чем дале лихие ветры разметут русичей от земли своей, однако и там, в чужедальних странах, станут рождаться дети Перуновы, хоть и говорить они будут на чужих языках, и ликом на нас не будут схожи. Открыто сие мне богами, и да свершится так! И это все, что я хотел сказать тебе, княже. А теперь – прощай! Оставайся с делами рук твоих…
Старик повернулся и прямым, чуть припадающим шагом, как будто он скинул тяжесть всех годов, носимых на плечах, направился в сторону своей избушки.
Князь поднялся с колоды. Тотчас к нему подскочили охоронцы.
– Прикажешь схватить его, княже?
Владимир медлил, он все еще был под впечатлением разговора, но потом вспомнил, что волхв должен зреть уничтожение своих кумиров.
– Возьмите… – сказал он.
Десятник махнул, и два всадника, гарцевавших неподалеку, тотчас сорвались с места и преградили старику путь конскими крупами. Сытые красивые кони танцевали под седлами, в которых сидели ладно скроенные рослые гридни: чернявый и синеокий. Чернявый помахивал плеткой.
Старик поглядел на них, погладил лошадиные морды и вдруг, согнувшись, поднес к губам как-то по-особому сложенные ладони и исторгнул из горла крик, похожий на рев голодного медведя.
Все лошади на поляне вздрогнули, некоторые резко дернулись с места, нервно запрыгав спутанными ногами. А два коня молодых дружинников, дико оскалив зубы и выкатив полные ужаса глаза, взвились свечками вверх и кинулись прочь с такой быстротой, что гридни вылетели из седел и рухнули на траву, не успев ничего сообразить. Старик спокойно продолжил свой путь к избушке.
Владимир громко захохотал: сцена показалась ему забавной.
Гридни опомнились и, пристыжено вскочив, кинулись за стариком и настигли его почти у самого порога, одновременно схватив сзади за руки и привычно заламывая их за спину. Посох выпал. Но тут старик неожиданно сделал резкий шаг назад и присел, одновременно вращаясь вокруг себя. Каким-то непонятным образом в конце этого замысловатого движения он, поднявшись, оказался лицом к лицу с юношами, руки которых теперь были переплетены и лишали их всякой возможности двигаться. Резко выдохнув, будто опуская тяжелый колун на неподатливую колоду, старик закончил свое движение таким сильным толчком, что дружинники, перекувырнувшись в воздухе, отлетели в высокие заросли крапивы за углом избушки.
Дверь из крепких дубовых досок закрылась за стариком, и толстая перекладина изнутри прочно преградила путь напрошенным гостям.
На сей раз князя взяла досада. Он крикнул, чтоб гридни перестали ломиться в дверь, раздумывая, что предпринять.
В этот момент с другого конца поляны послышался шум и женские отчаянные вопли.
– Девки убегли! – крикнул кто-то. – Держи их!
Произошло это, когда женщин освободили от пут, чтоб те могли поесть. Плеснув горячим варевом в лицо охраннику, они рассыпались, убегая в спасительную лесную чащу. Дружинники ловили их, били по лицу, хлестали вожжами, снова скручивали и бросали в повозки, усилив охрану. Однако кое-кого недосчитались, а иных догнали быстрые стрелы воинов. Эти дочери Лады предпочли в женихи смерть вместо унижения и неволи.
За суматохой никто сразу не заметил, как над избушкой старого волхва поднялась первая почти незаметная струйка дыма. Обратили внимание уже тогда, когда из-под кровли и всех щелей стал выползать, все сгущаясь, душистый дым из целебных трав и выдержанного смолистого дерева, из которого была срублена избушка. Ни криков, ни стонов – ничего не услышали воины даже тогда, когда дым перешел в огонь и загудел, разгораясь в огромный жаркий костер. Пламя это в ярком свете дня казалось почти прозрачным, словно призрачный дух самого Солнца опустился на землю, чтобы забрать своего сына.
Некоторые из дружинников суеверно перекрестились.
