В старых книгах сказано, что были когда-то греки голубоглазыми да златовласыми эллинами, это теперь они ликом смуглы да кудрями черны. Смешались с другими народами, особенно с агарянами да израильтянами, и веру свою утратили. Совсем иными теперь греки стали, только коварство да хитрость их прежними остались. Да еще стремление Русь к рукам прибрать…
Так ехали они, слушая отца Велимира. Яркие пятна степного разнотравья порой сменяли сплошные ковыли, серебристо-серыми реками струящиеся над землей.
По весне, как только сойдет снег, степь выглядит безжизненной, лишь сухая трава лежит кругом, будто расстелили старое сено. Но вскоре степь расцвечивается всевозможными красками. Одной из первых пробуждается сон-трава. Ее крупные фиолетовые колокольчики, беловато-мохнатые снаружи, расправляют лепестки с желтой сердцевиной. Золотистыми звездами вспыхивает горицвет, и затем вся степь начинает зеленеть по-настоящему. Зацветает синий касатик и белая ветреница, голубая незабудка и желтый крестовник, мятлик и лютики.
И потом степь все время меняет свой облик, спеша дать отцвести и созреть всему, что на ней произрастает.
Сейчас за колеса телег цеплялись сине-фиолетовые «собачки» шалфея и высокие свечи румянки, усеянные темно-красными цветками. Стебель и листья ее жесткие, на ощупь шероховатые, зато толстый корень красавицы могут применять для подкраски щек, наведения румянца. Голубовато-сиреневые колокольчики и лазорево-синие цветки живокости, казалось, приветливо кивали путникам. Разные виды клеверов распускали свои белые, розовые и красные шапочки, а из низин и оврагов топорщились заросли колючего терна и дикой вишни.
Пересвисты и щебетание птиц, мирное гудение насекомых, стрекот кузнечиков, сладкие запахи трав и разомлевшей на солнце земли, прикосновения теплого ветра – все это помогало поскорее залечить душевные раны детей.
Однако впереди их ждало еще не одно потрясение.
В отряде давно закончились соль и мука. Приходилось сушить и толочь на муку корни пырея, перунова батога, кульбабы и других съедобных трав, а добытую дичину и рыбу натирать древесной золой. Но два дня тому назад беглецам удалось сговориться с жителями одной из деревень обменяться на шкуры, мед и дичину. Соль была крайне необходима для заготовки впрок охотничьей добычи, а мука или крупа – для каждодневного пропитания.
Телеги, перевалившись с боку на бок на толстом корневище, нырнули в старую, заросшую травой промоину, а затем выкатились на проселочную дорогу. Ехали сторожко, поверх куньих да беличьих шкур навалили сено, там же, на дне повозок, было припрятано на всякий случай оружие.
Вслед за двумя телегами, стараясь быть незамеченными, двигался десяток верховых во главе с Рябым – искусным охотником и звероловом.
Сидевшие в первой телеге дед Славута с бабой Ганной, а во второй – отец Велимир со Светозаром могли быть приняты за семью, возвращавшуюся с покоса. Но им никто не встретился. Оставалось проехать небольшим лесочком и подняться на холм, откуда открывался вид на небольшое уютное селение в живописной долине, должно быть, красиво тонущее по утрам в сизоватой дымке туманов.
В лесочке дед Славута приостановил лошадь, настороженно огляделся. Подъехавшие Велимир и Светозар вопросительно взглянули на него.
– Неладно, – тихо проговорил старик, – гарью пахнет…
Соскочив с телеги, он крадущимся шагом скользнул через кусты. Прошло несколько долгих мгновений напряженного ожидания. Рука Светозара, пошарив под сеном, отыскала рукоять меча и сжала ее. Прикосновение к оружию несколько успокоило. Потом впереди дважды прокуковала кукушка, это означало, что путь свободен. Баба Ганна тронула лошадей, Светозар – следом за ней. Въехав на холм, первое, что они увидели, была согбенная спина деда Славуты, который сидел у обочины, понурив голову и плечи так, будто смертельно устал от непосильной работы или получил только что сильный ошеломляющий удар. Растерянные спутники огляделись вокруг и остановились, пораженные.
С лесистого холма открывался вид на встретившееся им два дня тому назад селение с огородами, палисадами, хлевами, банями и курятниками с горластыми петухами, которое теперь обратилось в мертвое пепелище. Черные обугленные очаги, дымящиеся остовы домов и строений, вытоптанные огороды, сломанные тыны с еще кое-где оставшимися на них крынками и рубахами, вывешенными для просушки.
Десяток охоронцев, достигнув телег, также замерли на холме, молча взирая на растерзанное селение. Потом Рябой – охотник, прозванный так за пятнистое, некогда подпорченное болезнью лицо, тронул коня, и все безмолвно двинулись за ним к околице, а потом и дальше, медленно объезжая трупы людей и животных, уже начавших источать на солнце характерный запах разлагающейся плоти. Несколько собак с окровавленными мордами, завидев чужаков, подняли визгливый лай, но тут же были зарублены, а оставшиеся убежали в лес. Спешившись, охоронцы рассыпались по дворам, отыскивая уцелевших людей, но тщетно: истребление было наглым
[23] и жестоким, и если кто успел схорониться в хлеву или стогу сена, то сгорел заживо вместе с ним. Печальная Мара собрала здесь кровавую жатву, учиненную злодейской рукой.
Светозару трудно было глядеть на трупы людей: кружилась голова и противно поднималась изнутри тошнота, но он старался не показать никому своей слабости. Баба Ганна утирала рукой крупные слезы и причитала про себя то ли проклятия убийцам, то ли молитву по убиенным.
Людей нужно было предать земле немедля, чтоб они не остались на растерзание диким зверям и хищным птицам.
Когда заступы снимали уже третий слой податливой почвы у края леса, издали послышались возбужденные голоса, а затем из-за деревьев показались двое из тех, что пошли заготавливать ветки орешника и жерди для сооружения носилок. Меж мужчин, понурив голову, шел юноша, может, чуть постарше Светозара. Его белые волосы были взъерошены, в очах – ни единой живой искорки, как в потухшем очаге. Испачканными в саже руками он судорожно прижимал к груди небольшой деревянный короб.
– Это Жилко, – сказал один из мужчин, – он из этого селения. Вчера рано утром ушел в лес за деревом, а когда вернулся… Вся его семья тут… – горестно вздохнул мужик.
Жилко отвернулся от людей, не отвечая на расспросы. Тяжело, как немощный старик, сел в траву, так что осталась видна только его белая макушка, потом и она скрылась, видно, Жилко лег на землю. Никто боле не тревожил беднягу. Только к вечеру, когда на месте погребения возник свежий курган, люди собрались подле, чтоб помянуть ушедших и разделить между собой скромную страву. Тогда позвали и Жилко проститься с родными. Совершенно убитый горем юноша все же почувствовал, что он не один тут, на страшном пепелище, и что проводили близких и односельчан по-славянски, помянув добром. Окруженный поддержкой и участием Жилко смог, наконец, выплакаться и заговорил.
Он рассказал, как вскоре, после Ярова дня, в их краях появился черноризец.
– Ходил по окрестным селениям, к новой вере призывал. Потом и к нам наведался. Старейшина наш, дед Мовчан, с жрецом Добросветом к нему вышли и долго говорили. Черноризец вначале терпеливо пояснял правильность и необходимость новой веры.
