– Завтра поутру снимаемся, отче, – вопросительно утвердительно произнес он. Старый Велимир молча кивнул. Микула встал.
– Пойду, стражу проверю…
Обойдя два поста и направившись к третьему, он услышал голоса. Дозорные не пропускали кого-то, а показавшийся знакомым голос требовал вести его «до главника Микулы».
– Кто там? – окликнул Микула.
Приблизившись, он различил в темноте силуэты человека и лошади.
– Это я, Вьюн, не признаешь? – отозвалась тень усталым голосом. Луна вышла из-за облаков, и Микула увидел Вьюна, который едва стоял на ногах, держа под уздцы великолепную белую лошадь в богатой сбруе с двумя переметными сумами позади седла.
– Ну, пошли, обопрись на меня, – Микула подставил крепкое плечо. – И почто ты в лесу шастаешь, печенеги еще могут тут ховаться, какие поразбегались, люди лихие, а ты еле живой… Отлежаться надо, горячая твоя голова, – мягко выговаривал он.
– Затем и приехал… – слабо отозвался Вьюн и закашлялся, с трудом превозмогая боль в ушибленной груди и спине. После напряженного пути его подташнивало, и кружилась голова.
Вернувшись в лагерь, Микула поручил Вьюна женщинам, ухаживавшим за ранеными, и они стали поить его отваром трав. Через некоторое время Вьюну полегчало, и он подозвал Микулу.
– Сниматься думаете? – он кивнул на уложенные телеги.
– На заре, – ответил Микула, – а что?
– А то, что надобно коней забрать, повозки, припасы кой-какие, у вас же женки, дети, скот домашний…
Микула вопросительно поднял бровь.
– Боярина Кореня повеление, отблагодарить вас за помощь, за смелость вашу, за то, что столько жизней положили ради дела святого.
– Лепшие мужики полегли… – Микула прикрыл глаза рукой.
– Печенежских коней после битвы целый табун насобирали, и телеги обозные, – продолжал Вьюн. – Вот и посылает Корень вам все необходимое для пути долгого…
Микула молчал, осмысливая услышанное. Он уже забыл, когда в последний раз ему или его людям оказывалась боярская милость, да и не любил он милостей с чужого плеча, поэтому к словам Вьюна отнесся настороженно.
– А я, коли дозволишь, с вами поеду, – добавил тот.
Микула удивился еще более:
– Так что ж это, прогнал тебя боярин, или как? Ты ж всю сечу, почитай, спас…
– Да кто тебе речет, что прогнал? Напротив, отблагодарил, – вон коня какого дал, и в сумах кое-что имеется, – лукаво подмигнул он.
– Тогда я ничего не разумею. Совсем ты меня запутал, Вьюн, одним словом! – досадливо воскликнул Микула.
– Погоди, я растолкую. – Вьюн собрался с мыслями. – Я у боярина давно служу, – начал он. – Однажды их дружина в Нов-граде стояла. Я тогда мальцом еще был, дружинником мечтал стать. Да все смеялись надо мной: мал я был, худ, да еще и скрюченный, как стручок перечный. Понимал, что такого меня не возьмут на службу, потому возле дружинников вертелся, чтоб хоть коней их погладить, чтоб накормить их, почистить дозволили, а всадникам седло или шелом подать. Некоторые прогоняли, подзатыльники отвешивали, а я все равно приходил. А потом как-то боярин Корень меня заметил, порасспросил кое о чем и велел меня с собой на учения брать. Дружинникам потеха – покатываются, глядя, как я меч двумя руками едва поднимаю, а большой щит меня и вовсе с ног валит. Но, видя, с какой охотой я за все брался, стали кой чему подучивать, а боярин все за мной зорким оком следил, видать, узрел нечто, одному ему ведомое. В общем, оставил меня при дружине и всерьез за мое обучение принялся: бегать заставлял в полном снаряжении, в воде плавать, с тростинкой на дне реки часами сидеть, ужом ползать, через канавы-ручьи перепрыгивать. И, надо сказать, выправился я, из тощего да скрюченного в нормального человека оборотился, хоть ростом невелик и в плечах неширок. Однако многие не умели делать того, чему я выучился. Потому и в изведатели меня боярин определил: прост, неприметен, везде пройду, все разузнаю.
– Отчего ж тогда отпускает тебя Корень? – отозвался Микула.
– А то, что смерти он ищет. А меня любит ну, почитай, как сына родного и погибели моей не желает.
– С чего это боярину смерти искать? – недоверчиво переспросил Микула. – Он же при власти, деньгах и почете, чего еще надо?
– Эх, простой ты человек, Микула, хоть и вдвое моего на свете прожил. А в княжеских покоях тебе, видно, бывать не приходилось…
– Да уж, не довелось… – слегка обиделся Микула.
– То-то и добре, что не довелось. Тяжко там вольному человеку: от богатства и роскоши завсегда смрадным духом тянет, лестью, завистью, злобой потаенной. Вкруг князя теперь много варягов и греков, не только воинов, но и купцов, и советников, каждый норовит поближе к светлейшему быть, а других отпихнуть подальше.
– Как свиньи у корыта, – заметил Микула.
– Пожалуй, почище волков будут, родного отца и брата не щадят из-за проклятого злата и власти. А теперь и из-за новой веры. А боярин Корень воин, он еще Святославу служил. Не любит он суеты придворной, да и его там не любят, до поры до времени терпят только. Кто лучше его с печенегами либо хазарами справиться может, он битву чует, как мать дитя кровное. Да только завтра может послать князь землю какую крестить, таких вот, как вы, излавливать да наказывать по всей строгости, непокорные грады и селения жечь. Знает об этом Корень, вот и ищет смерти в честном бою, в сече с ворогом, а не со своими же братьями-русами. Вино стал греческое пить в премногих количествах. И сам меня сюда отослал, пойду с вами в Нов-град, вернусь на отцовщину. У вас мужиков мало осталось, может, сгожусь по пути…
– За тобой самим глядеть надо, – буркнул Микула.
– Дело поправимое, – ответил Вьюн, – чуток отлежусь только, и буду опять как новый.
Далеко за полночь беседовали Микула с Вьюном. Потом Вьюн уснул, а Микула все лежал, обдумывая предстоящий нелегкий путь, перебирал в уме, все ли сделали, ничего не забыли. Убиенных предали огню, их прах повезут с собою в новую землю. Справили Малую Тризну, а живым пора в путь-дорогу. Коней и припасы боярские, пожалуй, надо взять, сгодятся. Корень-то, выходит, наш воевода, свойский…
Светозар застонал во сне, и Ивица метнулась к нему, поправляя повязки с наложенными травами. Отец Велимир сказал, что юноша поборет недуг, но она все равно тревожилась. После смерти Жилко и ранения Светозара отец Велимир нагружал ее работой, чтоб не затосковала, но девушка и сама не отходила от раненых.
На одном из возов, привязанный за лапу, сидел, нахохлившись, сокол Рябого. Он тоже остался один, без хозяина. Многие жены лишились мужей, дети – отцов и братьев. Тяжелы и горьки были эти дни, но надо находить силы жить дальше.
Микула глядел в небо, туда, где по бескрайнему черному полю тянулся Большой Воз, а Малый Воз ходил за ним по колу, словно привязанный к небесной коновязи.
– А зори, выходит, тоже вкруг одного места вьются, как бджолы вокруг матки, – засыпая, подумал Микула.
