Он проходил через коридоры и комнаты, минуя сломанную мебель и изуродованные картины. Комната для молитв, кабинет, буфетная, девичья, столовая с большим обеденным столом, где обычно собиралось все семейство. Обсуждали новости светской жизни, играли в карты, шахматы, читали вслух любимые романы, музицировали на фортепиано, пели. Все это было так знакомо полковнику и так немыслимо далеко. Когда ты в лесу или в поле, в грязи и на холоде, не думается, что может быть иная жизнь. Но сейчас в эту иную жизнь не верилось и здесь, где еще витал дух прежних обитателей, сидевших в этих глубоких креслах, прикасавшихся ко всем этим предметам. Изенбек никогда прежде не бывал в Малороссии, но он знал многие подобные дома и дворцы Санкт-Петербурга, теперь именуемого Петроградом, знал царящую в них атмосферу.
Взгляд полковника остановился на картине, которая почему-то осталась нетронутой, изображавшей летящую в танце вальса хрупкую темноволосую девушку. Левая рука в нежно-розовой перчатке лежит на плече молодого офицера-драгуна, правая поддерживает пышное бальное платье. Партнер бережно и уверенно ведет очаровательную фею за талию, плечи и голова девушки слегка откинуты назад, лицо сияет счастливой улыбкой.
Изенбек стоял, глядя на картину, которая перенесла его в мир воспоминаний о первом настоящем бале после получения офицерского звания, а с ним – парадного мундира, кортика и золоченого палаша с царским вензелем, о первой девушке и страстной юношеской любви. В этот раз сердце защемило по-настоящему, потому что в полной мере почувствовало: этот мир никогда больше не вернется. Никогда! Их разделяет не только холст и время, но война, жестокость и смерть. Наступила иная эпоха, которая своей безжалостной ступней придавила всех: и его, и этот дом, и всю Россию….
Повернувшись, Изенбек зашагал в сторону библиотеки. Она оказалась там, где под раскрытым окном на улице валялись изуродованные книги. Темные дубовые стеллажи, шкафы и полки занимали все стены довольно большого помещения, а перпендикулярно к южной стене располагались еще три стеллажа высотою едва не до потолка. Очевидно, библиотека собиралась не одним поколением владельцев этой усадьбы, но теперь в ней сохранились только жалкие останки некогда богатейшего собрания. Многочисленные полки отсутствовали, видимо, пошли на дрова, и кое-какие экземпляры книг лежали, разбросанные, там и сям. Полковник заметил несколько книг на французском. Наклонившись, подобрал объемный том в кожаном переплете с золотым тиснением. Это оказалась книга рецептов французской кухни. Из книги выпал сложенный листок пожелтевшей бумаги. Развернув его, Изенбек прочел: «Обедъ на девятое іюля 1913 года, на 25 персонъ». Далее перечислялись блюда для званого обеда. Невозвратное прошлое пахнуло, на сей раз, воспоминанием ароматов полузабытых угощений. На листке значилось: суп французский «а-ля Жюльен» и к нему пирожки слоеные с мозгами, раковым фаршем, фарш грибной в раковинах. Также филей из серны, стерлядь на шампанском, соус из трюфелей и шампиньонов, жаркое из бекасов с гренками, куропатки с салатом. Перечислялся порядок подачи вин: крепких, как херес, мадера, марсала, белый портвейн; сладких – вейнштейн и малага; белых – сотерн, рейнвейн, мозельвейн, шабли, бургундское, а также разных ликеров, – бенедектин, шартрез, кюрассао, пепермент, мараскин.
Полковник некоторое время постоял, потом перевернул листок. На обратной стороне было записано, видно, распоряжение для экономки: «Выдать людям. Завтрак: полселедки или соленый огурец, стакан кислой холодной капусты со столовой ложкой постного масла. Обед: щи на бульоне из костей. Жареная картошка на постном масле или каша гречневая с солью и квасом. На ужин: что останется от обеда, молоко или простокваша».
Изенбек еще подержал в руке листок-посланец из прежнего времени в нынешний мир голода и разрухи, потом сложил и вернул на место среди книжных страниц, будто он мог еще кому-то понадобиться. Пересмотрев другие сохранившиеся книги, отложил для себя две из них: о Тимур-хане и Магомете. Потом еще раз прошелся по библиотеке. Что-то с хрустом лопнуло под сапогом. Наклонившись, поднял кусок деревянной дощечки, старый и почерневший. К удивлению Изенбека, он был испещрен знаками или, скорее, буквами, вырезанными от руки чем-то острым. Они шли «сплошняком», то есть без разделения на отдельные слова. Отсутствовали и разделительные знаки типа запятых, черточек или точек. Буквы были «подвешены» под не совсем ровными горизонтальными линиями, прочерченными от края до края, подобно тому, как прачки развешивают белье на веревках. Ряды этих странных письмен покрывали обе стороны обломка. С одного края были небольшие отверстия, видно, для скрепления друг с другом. Поискав глазами, Изенбек заметил еще несколько таких же странных дощечек, валяющихся на полу среди мусора, частью раздавленных, грязных, с отпечатками следов обуви. Чуть подальше лежала целая стопка подобных дощечек, скрепленных между собой кожаными ремешками, пропущенными в специально сделанные для них отверстия. Кое-где виднелась ржавчина, видимо, дощечки некогда были скреплены железными кольцами, которые рассыпались от времени, и их заменили ремешками. Изенбек опустился на корточки и стал листать деревянную книгу. Дощечки были прямоугольной формы длиной вершков
[5] девяти, шириной около пяти вершков и толщиной примерно в четверть дюйма
[6].
Поверхность не совсем ровная и не очень гладкая, обрезаны тоже неровно, скорее всего, ножом. В некоторых местах темно-бурая поверхность дерева отставала, пузырилась или была вдавлена. Создавалось впечатление, что дощечки когда-то покрывались то ли лаком, то ли маслом. По весу они были достаточно легкими, многие поточены шашелем.
Слева перед началом текстов имелись изображения, также процарапанные на дереве, разные, но не совсем понятные. В одном случае это была то ли собака, то ли лиса, в другом – нечто похожее на овцу. Встречались рисунки быка, солнца, еще какие-то символы и фигуры. Изенбек, совсем было уверившись, что библиотека окончательно разграблена и ничего интересного не найти, воспрянул духом. Даже недавние мрачные мысли отодвинулись от нахлынувшего волнения, поскольку Федор Артурович во время учебной практики в Академии Художеств ходил с археологической экспедицией по Туркестану, зарисовывал древние руины и находки, сам держал в руках многотысячелетней давности черепки, орудия хозяйства, лоскуты старинной материи. Его работы в качестве художника-рисовальщика были высоко отмечены Академией. Поэтому Изенбек с первого взгляда понял уникальность своей находки: материал, его состояние – все говорило о древности дощечек. Некоторые буквы походили на кириллицу, другие же он видел впервые, их угловатость скорее напоминала руны. А «сплошной», без разделения текст, «подвешенный» к линиям, подобно санскриту? В голове не укладывалось, что здесь, в разграбленном доме, просто под ногами валяются письмена, подобные которым он никогда ранее не встречал. Неподалеку лежала надпись: «Коллекцiя курьезы». Это было, видимо, наименование раздела либо полки в библиотеке, где хранились занимательные или даже загадочные, на взгляд хозяев, материалы, поскольку французское слово curieux и латинское curiosus обозначают – «удивительный, интересный, забавный, странный, любопытный». Может, сами владельцы имения уже не знали, как их прочесть?
