Представьте себе джазовых музыкантов, которые собираются в клубе, чтобы впервые сыграть вместе. Более молодые из них будут играть так же, как репетируют у себя дома. Их взгляд ограничен. Эти музыканты ориентированы лишь на себя и на свое представление об идеальном исполнении. Они увязли в правилах. Опытные музыканты — мастера — знают, что нужно выкинуть из головы все теории и предположения в ту минуту, когда все собрались вместе. Они приходят на концерт после тысяч часов практики. Близкие к совершенству технические навыки для опытного музыканта — это аксиома. Но в ту минуту, когда распахиваются двери клуба, мастера начинают настраиваться на атмосферу. Они чувствуют температуру комнаты. Стараются понять, чей инструмент звучит агрессивно, а кто играет довольно робко. Слушают звуки сирены с улицы и используют «бип-бип» в качестве повторяющегося мотива музыкального фрагмента. Как говорил Майлс Дейвис, «не играйте то, что есть. Исполняйте то, чего нет».
* * *
Осмысление приглашает нас «играть то, чего нет» — искать лазейки в правилах. Если вы по-настоящему хотите достичь понимания, то нужно углубляться в контекст, сильнее погружаться в мир. Тем не менее, чтобы добиться этого, вначале необходимо прояснить отношение к данным — как к полным, так и к неполным. Как мы «узнаём» то, что считаем известным? И какой тип знаний придает людям уверенности, когда они по наитию ставят на рискованные инновационные идеи на рынке и выигрывают?
Глава 4. Насыщенные, а не скудные данные
Эта книга представляет собой исследование в области, которую пренебрежительно называют «литературной экономикой» в противовес математической экономике, эконометрике или объемлющей и ту и другую новой экономической истории. Люди делают то, что могут. И зачастую используют более элегантные — кто-то даже скажет «навороченные» — техники. Этим приемам я, как человек, получивший образование в 1930-е годы, не обучен. Коллега предложил сопроводить работу математической моделью, чтобы украсить. Возможно, некоторые читатели сочли бы ее полезной, но не я. Теория катастроф, объясняющая такие события, как обвал фондового рынка, — новый раздел математики. Как мне сообщили, ей еще предстоит продемонстрировать научную строгость или применимость. Лучше подождать.
Чарльз Киндлбергер. Мировые финансовые кризисы. Мании, паники и крахи
История о трех трейдерах
Однажды в начале осени 1992 года три валютных трейдера собрались в грязном офисе хедж-фонда на Седьмой авеню в Нью-Йорке. Помещение выглядело весьма скромно. Залатанный ковер и обшарпанный стол для переговоров посреди комнаты. Обстановка казалась не подходящей для заключения самой грандиозной и прибыльной сделки десятилетия.
Дискуссия была в самом разгаре. Трое мужчин просматривали разные варианты анализа данных. Но в их закромах не было таблиц, критериев сравнения или числовых моделей. В действительности финансисты распутывали плотный клубок насыщенных данных. Требовалось глубокое понимание уязвленной гордости и стремления к автономности. В частности, трейдеры анализировали в деталях перепалку между Хельмутом Шлезингером, главой Немецкого федерального банка (Бундесбанка), и Норманом Ламонтом, министром финансов Великобритании.
Согласно подписанному в том же году Маастрихтскому договору самые влиятельные центральные банки Европы работали над достижением общей цели. А именно над созданием единой европейской валюты — евро. Для выполнения этой задачи предстояло преодолеть всевозможные политические, экономические и культурные препятствия. Немало трудностей вызывала роль Немецкого федерального банка. Гиперинфляция после Первой мировой войны сделала немцев уязвимыми перед нацистским режимом. В годы после Второй мировой войны, когда были особенно свежи воспоминания об ужасах нацизма, главной функцией Немецкого федерального банка было сдерживание инфляции. Таким образом правительство не оставляло возможностей для появления нового разрушительного политического движения.
По подписании Маастрихтского договора перед банком встали другие задачи, которые могли войти в противоречие друг с другом. Теперь немецкая марка отвечала за закрепление нового механизма регулирования валютных курсов в остальной Европе. Объединение Германии в 1990 году вызвало инфляционное давление в стране. По этой причине Немецкий федеральный банк повысил процентные ставки. В прошлом это делалось уже много раз. Тем не менее повышение процентных ставок происходило на фоне рецессии и низких процентных ставок в других европейских странах, например в Великобритании и Италии. В результате ликвидность перешла к немецким маркам. Из-за валютной стратегии Немецкого федерального банка недорогие валюты, особенно фунт стерлингов и лира, торговались по нижнему пределу механизма регулирования валютных курсов. Немецкий федеральный банк исторически отдавал приоритет политике лучших ставок для граждан ФРГ. Теперь его независимость стала противоречить общему видению объединенного европейского рынка. К чему это могло привести? Выберет ли в конце концов Немецкий федеральный банк свою собственную антиинфляционную политику? Или ФРГ сохранит альянс с другими европейскими государствами, претворяя мечту об общей валюте в жизнь?
После серии встреч и дискуссий в конце лета и начале осени Хельмут Шлезингер был в ярости от напускной смелости Нормана Ламонта. Тот, стуча кулаком по столу, требовал, чтобы Немецкий федеральный банк начал действовать. Вместо этого руководство ФРГ пряталось за стеной плохо скрываемого презрения. Шлезингер объявил, что не желает обеспечивать какие-либо действия в отношении процентных ставок. Позднее он сообщил аудитории, что слабо верил в фиксированные валютные курсы между европейскими центральными банками.
Вернемся в Нью-Йорк. Три трейдера внимательно следили за разворачивавшейся драмой. Загнал ли Ламонт Шлезингера в угол? С чем были связаны политические амбиции Шлезингера — с Европой или с Немецким федеральным банком и автономностью Германии? Какое повышение процентных ставок стерпит британское правительство с учетом экономики с высокой долей заемного капитала и большого объема краткосрочных ипотек? Глава нью-йоркского хедж-фонда — один из трех инвесторов — был на выступлении Шлезингера в Германии. Сразу после него финансист подошел к главе Немецкого федерального банка, чтобы услышать более подробные рассуждения. Он спросил Шлезингера, согласен ли тот в общих чертах с целью создания европейской валюты. Бюрократ, всю свою жизнь взбиравшийся по карьерной лестнице центрального банка Германии, дал неожиданный ответ. Ему нравилась сама идея. Волновало лишь ее воплощение. Банкир непременно хотел, чтобы новая валюта называлась «немецкой маркой».
Несмотря на макроэкономические детали, ключевые моменты сюжета этого конфликта можно встретить в книгах из списка литературы любого гуманитарного университета. Самолюбие, политические махинации, преданность, уязвленная гордость и амбиции… Все это уже описано в великих драмах Шекспира или в обширных исторических трудах Фукидида.
Один из трейдеров начал чертить дерево вероятностей на доске. Было достаточно оснований полагать с учетом действующих лиц и обстоятельств, что Бундесбанк выберет антиинфляционную политику. Немецкие банкиры менее заинтересованы в сохранении других валют и понижении их курсов. В особенности это относилось к денежным единицам Италии и Великобритании. В экономике последней уже наступила рецессия. Поэтому повышение процентных ставок в Великобритании незамедлительно навредило бы британцам. Удержать на плаву новый обменный курс, по мнению трейдеров, можно было путем трех корректировок. Во-первых, поднять курс немецкой марки. Во-вторых, снизить курс британского фунта. Или, в-третьих, обменный курс валют выровнялся бы сам.
