Сорос описывает свое собственное тело как элемент рыночной системы. Словно серфер, ставший единым целым с доской и — в более широком смысле — с водами океана, он воспринимает рыночные данные как разновидность потока сознания. И это движение информации неразрывно связано с его собственным восприятием. Сорос спрашивает у своих коллег и сотрудников, где они чувствуют главные сигналы: в шее, спине, голове или животе. Сам трейдер известен тем, что принимает серьезные финансовые решения на основании боли в спине или плохого сна. Респираторные инфекции, подхватываемые другим инвестором из той же фирмы, тоже имели особое значение. Они были платой за неподтвержденные данные о возможной чрезмерной задолженности по той или иной позиции. Когда инвестор начинал кашлять на совещании, Сорос немедленно спрашивал: «Пора снизить риски?»
Синтез знаний и распознавание моделей
Можно иронизировать по поводу любой связи между телесными ощущениями и знанием рынка. Но миф о Соросе как о шамане-спекулянте не должен помешать нам оценить другой, гораздо более строгий и лучше поддающийся анализу процесс. Джордж Сорос и его команда смогли провести рискованную сделку не потому, что полагались исключительно на боль в спине. Все дело в том, что они искусно синтезировали все четыре типа знания. Что более важно с точки зрения осмысления, инвесторы не выделяли какой-либо из них как наиболее достоверный.
В 1992 году трейдеры извлекли больше знаний из сложившихся условий, используя критерии сравнения и моделирование в качестве простых ориентиров. Тем самым они получили доступ к гораздо большему объему информации. Многие инвесторы при принятии решений используют модели рационального поведения и равновесия. Исходя из этого команда Сороса смогла предсказать действия остальных игроков рынка. Если вы знаете мир вашего врага — поставили себя на его место, чтобы лучше понять, — то из этого можно извлечь выгоду в крупных рыночных сделках.
Давайте обсудим, насколько радикально отличался процесс сбора информации Соросом и его группой от работы традиционного банка или инвестиционной фирмы. Люди, сидящие за столом в Soros Fund Management, были глубоко настроены на все четыре типа знаний. Она обобщали данные вроде немецкой национальной гордости и способности британцев мириться с жесткой экономией. Тогда как сотрудники банков вроде Goldman Sachs или Morgan Stanley с гораздо большей вероятностью работали с математическими моделями, созданными блестящими математиками или физиками с безупречным образованием. Подобные разработки абсолютно бесполезны для данных, не поддающихся количественной оценке, таких как негодование Нормана Ламонта. Они обрабатывают знания одного типа — объективные. Исследователи претендуют на то, что устранили риск из системы, проработав разные сценарии в мировом масштабе. Но в основе всей их деятельности лежит одно ключевое предположение. Рынки рациональны и всегда в конечном счете приходят в равновесие. Риски и вознаграждение сбалансированы и, следовательно, ясны и предсказуемы. В глазах таких исследователей рынка люди тоже всегда рациональны и действуют с явными и заранее установленными целями.
Стоит упомянуть, что практически все модели создаются на последних этажах стеклянных небоскребов в городах вроде Лондона, Нью-Йорка и Франкфурта, вдали от реального мира. Данные и математические разработки становятся своего рода окном в настоящую жизнь. Глядя в него, сотрудники финансовых компаний могут полагать, что понимают мировую экономику. Из-за исходных предположений о рациональном поведении и равновесии нет никакой необходимости выходить из офиса. Это стерильный мир. Он состоит из чистых офисов, совершенно ясных предпосылок и намерений. Миллионы долларов теряются и зарабатываются ежеминутно на основе комплекса знаний. Но последние лишены какого-либо контекста в виде конкретного места в мире. Эти знания отсылают лишь к собственной математической красоте.
Теперь рассмотрим, как Роберт Джонсон, главный эксперт Сороса по торговле валютой, готовился к своей роли в «обрушении Банка Англии». Осенью 1991 года он ощутил, как на рынок все сильнее давит объединение Германии и ситуация усугубляется развалом СССР. Все знали, что Маастрихтский договор приведет к распаду уже испытавшей потрясение европейской системы. У Джонсона была открыта длинная позиция на сумму приблизительно 2 млрд долларов с расчетом на стабильность финской марки. Но инвестор испытывал сомнения насчет этого вложения. Конечно, он мог сидеть в офисе в Нью-Йорке или Париже и производить расчеты при помощи дополнительных моделей. Но вместо этого Джонсон решил провести пару зимних месяцев в отеле в Хельсинки, чтобы лучше определить дальнейшие действия.
«Возможно, вы не знали, но финны любят выпить, — рассказал инвестор. — Каждый вечер я ходил с ними в место под названием Café Mozart. Мои новые знакомые много пили, и за зиму я хорошо узнал этих людей. Однажды все начали делиться своими предположениями. Люди готовились к девальвации марки. Я слышал это в их голосах».
На следующий день Джонсон отправился в Центральный банк Финляндии. Там он сообщил о намерении закрыть свою позицию в размере 2 млрд долларов. Транзакция была совершена в Финском почтовом банке, чтобы не сеять панику на рынке. В 10:00 Джонсон вышел из сделки. Он сразу вылетел в Нью-Йорк. По прибытии инвестор ликвидировал обязательства по сдаче одних ценных бумаг и одновременно заключал сделки по другим, чтобы сыграть против финской марки. Спустя несколько дней валюта Финляндии упала на 18%. Джонсон получил большую прибыль, хотя практически каждый инвестор на рынке потерпел огромные убытки.
«Все подходили ко мне и спрашивали: “Как ты предвидел это? Как понял, что они собираются отпустить валюту?” — рассказывал мне Джонсон. — Я знал, потому что был там. Я мог почувствовать это, пока говорил с финнами. Причем не с представителями центрального банка. Среди моих собеседников были финансовые инвесторы, трейдеры и представители профсоюзов. Свои знания я почерпнул из реального общения, полного настоящих эмоций. Дело вовсе не в фундаментальной механической экономике».
Джонсон сравнивал этот тип знаний со скудными данными, которые только и признавались «допустимыми» в его альма-матер — Массачусетском технологическом институте. Трейдер рассказывал: «Когда я брал математическую формулу из области экономики и применял к инженерным разработкам, она подходила прекрасно. Но в случае с анализом рынка труда была совершенно бесполезной. “Что же, парни, вы делаете? — спрашивал я. — Притворяетесь. Это человеческие системы, а не механические”».
Джонсон с ностальгией вспоминал одного из преподавателей Массачусетского технологического института — известного экономиста и историка Чарльза Киндлбергера. «Этот чудесный человек приглашал нас на генеральную репетицию Бостонского симфонического оркестра в пятницу утром перед концертом в выходные. Он звал на кофе с маффинами. Там мы слушали лекцию, а затем обсуждали. Этот человек жил экономической историей. Он работал над Планом Маршалла и написал знаменитую книгу “Мировые финансовые кризисы. Мании, паники и крахи”
[15]. Его распознавание моделей брало начало в ситуации, истории, человеческих рассказах. Киндлбергер говорил банкирам, что книги Дефо, Бальзака и Диккенса очень важны для совершенствования в профессиональной сфере».
