– Ничего. Не удовлетворена ни одна апелляция,
ни одна жалоба. Они пойдут до конца, Донни. Со мной расправятся. Запрут в
камеру и накачают газом, как подопытного кролика.
Младший уронил голову на грудь.
– Мне очень жаль, Сэм.
– Мне тоже, но будь я проклят, уж скорее бы!
– Не говори так.
– Я сказал тебе правду. Устал жить в клетке.
Возраст не тот, да и время подпирает.
– Ты не заслуживаешь смерти, Сэм.
– Это самое тяжелое. Дело не в страхе – все мы
когда-нибудь умрем. Мерзко сознавать, что какие-то шакалы просто тобой
попользовались. Победа останется за ними. Будут стоять и смотреть, как я
корчусь. Подонки!
– Что говорит твой адвокат?
– Он испробовал все средства. Без результата.
Хочу вас познакомить.
– Видел в газете его фотоснимок. Не очень-то
он походит на нашу кровь.
– Он молодчина. Весь в мать.
– Голова варит?
Против воли Сэм улыбнулся:
– Не то слово. На редкость смышленый паренек.
Все это здорово его огорчает.
– Он подъедет к тебе сегодня?
– Наверное. Остановился у Ли, в Мемфисе, –
произнес Сэм с ноткой гордости в голосе. Судьба свела-таки его дочь и его
внука, и они прекрасно ладят.
– Утром говорил с Альбертом, – сообщил Донни.
– Он слишком слаб, чтобы приехать.
– Вот и хорошо. Мне он здесь ни к чему. Так
же, собственно, как и его отпрыски.
– Альберт просто хотел выразить тебе свое
уважение.
– Успеет сделать это на похоронах, если не
передумает.
– Прекрати, Сэм.
– Слушай, ты и сам знаешь: никто по мне
плакать не собирается. А кому нужна фальшивая скорбь? Вот от тебя кое-какую
помощь я бы принял. Обойдется она в сущие гроши.
– Ну?
Обеими руками Сэм оттянул полы красной
спортивной куртки.
– Видишь, в чем приходится ходить? Костюм этот
здесь называют морковкой. Я не вылезаю из него уже почти десять лет. Вот в
каком виде штат Миссисипи намерен отправить меня в путешествие на тот свет. Но,
видишь ли, по закону у меня есть право иметь более или менее приличный
гардероб. А ведь очень важно уйти туда в мало-мальски достойной одежонке.
Внезапно Донни ощутил ком в горле. Он
попытался что-то сказать, но не смог выдавить и звука. По морщинистой щеке
скатилась одинокая слеза, губы задрожали.
– Конечно, Сэм, – через силу произнес он.
– Видел в магазинах рабочие штаны типа
джинсов? Я носил такие годами. Из плотной ткани цвета хаки?
Донни кивнул.
– Купи пару. И белую рубашку, самую простую,
на пуговицах. Да, штаны должны быть тридцать второго размера. Плюс белые носки
и какая-нибудь недорогая обувка. В конце концов, надеть-то все придется лишь
один раз, так? Пойдешь в супермаркет, где с тебя сдерут за комплект долларов
тридцать. Не разоришься?
Вытерев слезы, Донни заставил себя улыбнуться:
– Нет.
– Я буду выглядеть хоть куда, а?
– Где ты хочешь, чтобы тебя похоронили?
– В Клэнтоне, рядом с Анной. Ей, к сожалению,
придется чуточку потесниться. Адам обещал все устроить.
– Что еще я могу сделать?
– С тебя хватит и этого. Обеспечь мне
последний смокинг.
– Сегодня же.
– Ты единственный, кому все эти годы было до
меня хоть какое-то дело. Писала тетка Барбара – пока не умерла, но письма ее
всегда были такими сухими. Думаю, она корпела над бумагой только для того,
чтобы не прослыть бездушной деревяшкой в глазах соседок.
– Кто такая эта Барбара?
– Мать Хьюберта Кейна. Не уверен, что она
приходилась нам родственницей. До того как очутиться здесь, я вообще не знал о
ее существовании, а примерно через полгода вдруг начали приходить письма.
Думаю, старуха немало удивилась, выяснив о свойственничке в Парчмане.
– Да упокоит Господь ее душу.
Сэм хмыкнул. На память ему пришла некая
забавная история из далекого детства, и через пару минут братья уже хохотали.
Отсмеявшись, Донни вспомнил другую.
Незаметно пошел второй час их встречи.
* * *
Когда ближе к вечеру субботы Адам оставил свой
“сааб” у ворот Парчмана, Донни был уже на полпути к дому. Пройдя в
сопровождении Пакера в “гостиную”, Адам принялся раскладывать на столе бумаги.
Очень скоро в комнату вошел Сэм. Пальцы его свободной от оков правой руки
стискивали тонкую пачку конвертов.
– Опять предложишь мне выступить в роли
рассыльного? – вместо приветствия спросил Адам.
– Да. Можешь не спешить, это подождет.
– Кому письма?
– Одно – семье Пиндера, чей дом я поднял на
воздух в Виксбурге. Другое адресовано синагоге в Джексоне. Третье – торговцу
недвижимостью, иудо-американцу, тоже из Джексона. Думаю, это еще не все. Но
торопиться не стоит, я же знаю, насколько ты сейчас занят. Вот когда дела наши
закончатся, тогда и займешься доставкой почты. Заранее благодарен.
– О чем же ты там пишешь?
– Как по-твоему, о чем?
– Понятия не имею. Сожалеешь о прошлом?
– Умница. Прошу у людей прощения, каюсь в
грехах.
– Но зачем тебе это? Сэм сделал шаг к столу.
– А затем, что я сутками сижу в тесной клетке.
Затем, что у меня есть пишущая машинка и тонна бумаги. Мне скучно, понимаешь ты
или нет?! Мне тошно сидеть без дела! К тому же сохранились еще остатки совести,
совсем немного, но все-таки. И чем ближе конец, тем сильнее меня изводит вина.
– Прости, Сэм. Письма будут доставлены. – Адам
черкнул пару слов в своем блокноте. – Остались без ответа два ходатайства.
Апелляционный суд рассматривает жалобу на неквалифицированные действия Кейеса.
Я рассчитывал получить какую-то информацию еще пару дней назад, но что-то
застопорилось. В окружном суде лежит петиция, составленная по заключению твоего
психиатра, Суинна.
– Все это бесполезно, Адам.
