– Безмозглый ты сукин сын! – с ухмылкой бросил
Кэйхолл в лицо, которое находилось на расстоянии менее полуметра от него.
Гогот стал громче.
– И такому придурку поручили командовать
экзекуцией! Смотри не задохнись сам!
– Пусть это тебя не беспокоит. Спиной ко мне!
Кто-то из сидельцев, скорее всего Хэнк Хеншоу, а может быть, и Гарри Скотт,
истошно завопил:
– Барни Гугл
[24]!
Издевательский возглас был немедленно
подхвачен:
– Барни Гугл! Барни Гугл! Барни Гугл!
– Молчать!
– Барни Гугл! Барни Гугл!
– Требую тишины!
Сэм наконец сунул в прорезь руки. Наджент снял
стальные браслеты и стремительным шагом двинулся по коридору.
– Барни Гугл! Барни Гугл! Барни Гугл! –
нараспев тянули сидельцы до тех пор, пока дверь в отсек “А” с грохотом не
закрылась.
Через мгновение злорадное ржание стихло.
Смерив долгим взглядом двух находившихся в
проходе охранников, Кэйхолл начал раскладывать свои пожитки. Воткнул в тройник
электрической розетки штепсели вентилятора и телевизора, аккуратно, как если бы
собирался ими пользоваться, поставил на полку книги, проверил, есть ли вода в
туалетном бачке. Затем он опустился на койку, с сожалением провел ладонью по
разорванной простыне.
“Комната передержки” стала четвертым местом
его обитания на Скамье и, без сомнения, уже последним. Минут пять Сэм размышлял
о первых двух, вернее, даже о втором, в отсеке “Б”, по соседству с Бастером
Моуком. Несколько лет назад за Бастером пришли, чтобы перевести его сюда, в
“передержку”. Охрана не спускала здесь с него глаз – не дай Бог, осужденный
перед самой казнью наложит на себя руки! Когда Моука уводили, Сэм плакал.
Все, кто обитал до Кэйхолла в “комнате
передержки”, неизбежно попадали и в соседнюю. А оттуда уже был только один
выход.
* * *
Ступив в величественный вестибюль капитолия,
Гарнер Гудмэн назвал миловидной женщине за столиком свое имя, сдержанно
посетовал на жару и попросил известить губернатора о том, что готов к
разговору. Ответить даме помешал звонок телефона. С гримасой легкой досады на
лице она выслушала звонившего, положила трубку и вздохнула:
– Ну и ну.
– Простите? – невинно переспросил Гарнер.
– В связи с предстоящей казнью вашего клиента
телефоны губернатора не выдерживают нагрузки.
– Да, дело довольно громкое. Похоже, жители
штата Миссисипи обеими руками за смертную казнь.
– Только не этот. – Дама кивнула на телефон и
начала заполнять розовый бланк. – Подавляющее большинство наших абонентов
категорически против.
– Неужели? Поразительно.
– Извините. Я сообщу мисс Старк о вашем
приходе.
– Спасибо.
Гудмэн опустился в кресло, положил на колени
пачку утренних выпусков газет. В субботу городские власти Тьюпело объявили о
начале телефонного опроса общественного мнения на предмет готовящейся в
Парчмане экзекуции. Аналитики Гарнера рьяно включились в работу. На следующий
день воскресный выпуск “Тьюпело ньюс” подвел первые итоги. Они заслуживали
внимания: из трехсот двадцати позвонивших триста два человека требовали
отменить казнь. Гарнер улыбнулся.
Сидя за своим рабочим столом, Макаллистер
нервно листал те же газеты. В покрасневших глазах губернатора висела тревога. С
чашкой кофе в руке на пороге кабинета возникла Мона Старк.
– Гудмэн здесь. Ждет в вестибюле.
– Пусть ждет.
– Горячая линия уже не справляется.
Губернатор бросил взгляд на часы: без десяти
девять. Костяшками пальцев Макаллистер провел по подбородку. С трех пополудни
субботы до восьми вечера воскресенья специальный сотрудник аппарата обзвонил
двести жителей штата. Семьдесят восемь процентов высказались в поддержку
смертной казни как таковой, и цифра эта ничуть губернатора не удивила. Однако
пятьдесят один процент опрошенных заявили, что Сэму Кэйхоллу необходимо
сохранить жизнь. Доводы в пользу этого приводились различные. Многие считали
Сэма слишком старым для того, чтобы войти в газовую камеру. Преступление
свершилось двадцать три года назад, говорили они, общество успело стать
совершенно иным, Кэйхолл все равно скоро умрет в Парчмане, так оставьте старика
в покое. Его преследуют по политическим мотивам, вторили другие, к тому же он –
белый. Последний фактор был весьма значимым, и Макаллистер отдавал себе в этом
отчет.
Что ж, пятьдесят один процент – не так плохо.
Куда грознее выглядели показатели горячей линии. Ее единственный работавший в
выходные оператор получил двести тридцать один звонок в субботу и сто
восемьдесят – в воскресенье. Всего выходило четыреста одиннадцать звонков. Из
них девяносто пять процентов назвали казнь Кэйхолла недопустимой. С утра
пятницы горячей линией воспользовались восемьсот девяносто семь человек, причем
чуть более девяноста процентов были однозначно против казни. И температура
горячей линии продолжала неуклонно подниматься.
Однако этим дело не ограничивалось.
Региональные офисы докладывали о шквале звонков. Почти все абоненты отрицали
саму возможность казни. Помощники губернатора выходили после уик-энда на работу
и делились друг с другом рассказами о том, как мучили их дома раскалившиеся
телефоны. По словам Роксбурга, он не имел ни минуты отдыха.
Макаллистер испытывал нечеловеческую
усталость.
– Что у нас назначено на десять? – спросил он
у Моны, не повернув головы.
– Встреча с руководством бойскаутов.
– Отменить. Скажите, губернатор приносит
извинения. Не хочу слепнуть под фотовспышками. С кем я обедаю?
– Обед запланирован с сенатором Прессгроувом.
Вы должны обсудить его иск к университету.
– Терпеть не могу Прессгроува. Отменить. На
обед пусть подадут жареного цыпленка. Хорошо, давайте сюда Гудмэна.
Мона вышла за дверь и через минуту вернулась
вместе с Гарнером Гудмэном. Стоя у окна, Макаллистер смотрел на цветущие
магнолии.
