– Тогда не стоит терять времени. Обещаю, что
без вашего разрешения я ни звука не издам в присутствии прессы не повторю ни
слова из сказанного вами, не вступлю в контакт с издательствами или
киношниками. Клянусь.
Сэм закурил вторую сигарету и опустил голову.
Пальцы, сжимавшие дымящийся бумажный цилиндрик, почесали висок. Тишину в
комнате нарушало лишь урчание кондиционера. Водя ручкой по разлинованному листу
блокнота, Адам почти гордился своей выдержкой. Боль в желудке стихла. Похоже
было, что Кэйхолл не видит смысла продолжать разговор.
– Тебе о чем-нибудь говорит имя Баррони? –
вдруг спросил Сэм.
– Баррони?
– Да, Баррони. Из Калифорнии. Прибыл сюда на
прошлой неделе.
Адам тщетно пытался вспомнить.
– Должен был что-то слышать.
– Должен был что-то слышать? Ты, образованный,
начитанный – и всего лишь “должен был слышать”? О Баррони? Дырка ты в заднице,
а не юрист.
– Я не дырка в заднице.
– Ну-ну. А как насчет “Штат Техас против
Икеса”? Уж это дело ты наверняка прочитал?
– Когда оно слушалось?
– Месяца полтора назад.
– Где?
– В окружном суде.
– Тоже по Восьмой поправке?
– Не будь идиотом. – Сэм пренебрежительно
усмехнулся. – Думаешь, я листаю судебные сборники от нечего делать? Да пройдет
всего четыре недели, и мне…
– Нет, я не помню Икеса.
– Что же ты читал?
– Все наиболее важные отчеты.
– И про Бэрфута тоже?
– Естественно.
– Расскажи мне о нем.
– Это что, экзамен?
– Это то, чего я хочу. Откуда он родом?
– Не помню. Но дело называлось “Бэрфут против
Эстелла”, восемьдесят третий год. Верховный суд постановил тогда, что
приговоренные к смерти могут подать оговоренное законом количество апелляций и
не имеют права оттягивать их подачу до дня казни. Что-то в этом роде.
– Господи, ты действительно читал его. Неужели
не ясно, что суд в любой момент может пересмотреть собственное решение?
Пошевели мозгами, парень. В течение двух столетий федеральная власть
приветствовала смертную казнь. Наказание полностью соответствовало конституции,
которую изрядно приукрасила Восьмая поправка. Затем, в семьдесят втором году,
Верховный суд страны изменил конституцию и объявил смертную казнь вне закона.
Позже, в семьдесят шестом, высшая мера была восстановлена – теми же самыми ослами
в черных мантиях. Теперь Верховный суд опять принялся заигрывать с
конституцией. Людям Рейгана надоело возиться с апелляциями, и они решили
упростить процедуру. Мне это кажется странным.
– Не вам одному.
– А Далэни? – Сэм глубоко затянулся. Несмотря
на работавший кондиционер, под потолком плавало облако дыма.
– Откуда он?
– Из Луизианы.
– Уверен, что его дело мне знакомо. Я читал их
побольше вашего, но запоминал только те, что собирался как-то использовать.
– Использовать?
– В своей практике, при оформлении ходатайств
или апелляций.
– Выходит, ты уже занимался смертными
приговорами? Сколько у тебя их было?
– Ваш – первый.
– Звучит не очень-то успокаивающе. Эти иудеи
вознамерились поэкспериментировать? Тебе поручили набраться опыта?
– Мне никто ничего не поручал.
– Даже Гудмэн? Гарнер жив еще?
– Он примерно ваших лет.
– В таком случае ему осталось недолго,
согласен? А Тайнер?
– Мистер Тайнер на здоровье не жалуется.
Передам, что вы им интересовались.
– Будь любезен. Скажи, я соскучился.
Соскучился по обоим. Черт, мне потребовалось почти два года, чтобы выставить их
за дверь.
– Они не жалели своих сил.
– Пусть пришлют мне счет. – Сэм хихикнул
впервые за время беседы. Методично затушив окурок, он тут же извлек из пачки
новую сигарету. – Для сведения, мистер Холл: адвокатов я ненавижу.
– Это вполне по-американски.
– Они преследовали меня, докучали мне,
издевались надо мной, их стараниями я попал сюда, в конце концов. Но и здесь
меня не оставили в покое. Устав от лжи, эти твари прислали на свое место
несмышленого новичка, который в нужную минуту и рот побоится открыть.
– Думаю, вы еще удивитесь.
– Я наверняка удивлюсь, сынок, если ты
отличишь мышиную нору от дырки в собственной заднице. В случае успеха ты
станешь первым из вашей фирмы, кому это удалось.
– А ведь это благодаря именно им вы пока так и
не вошли в газовую камеру.
– Я должен быть благодарен? Да передо мной в
очереди стоят пятнадцать человек. Почему вдруг я стану первым? Я пробыл здесь
девять с половиной лет. Тримонт – четырнадцать. Конечно, он афроамериканец, это
всегда помогает. У черного больше прав, ты же знаешь. С ним сложнее. Что бы он
ни сделал, виноват оказывается другой.
– Неправда.
– Тебе ли понимать, где правда, а где нет? Год
назад ты корпел над учебниками, носил старенькие джинсы и пил с друзьями пиво.
Ты еще и не жил, парень. Не говори со мной о правде.
– Значит, вы за то, чтобы суды с
афроамериканцами не церемонились?
– Такой подход был бы разумным. Большинство
этих подонков заслуживают смерти.
– Уверен, на Скамье вас не поддержат.
– Твое право.
– Вы считаете свой случай особым?
– Да. Я – политический узник, который оказался
здесь по воле маньяков, преследующих определенные цели.
– Мы можем поговорить о степени вашей вины?
– Нет. Но я не делал того, что мне
приписывают.
– Выходит, у вас имелся сообщник? Бомбу
установил кто-то другой?
Сэм потер лоб. В комнате было все же намного
прохладнее, чем в его тесной одиночке. Пусть разговор лишен всякого смысла, но
все-таки это разговор не с тюремщиком. Нет, нужно сполна насладиться отпущенным
временем, растянуть его.
