– Нет. Ты первая.
– Как тебе удалось собрать материал?
– Потребовались деньги, время и немного
усилий.
– Адский труд!
– На первом курсе у нас был чудаковатый
преподаватель политологии. Приносил с собой на занятия пачки газет и заставлял
аудиторию обсуждать новости дня. Однажды “Лос-Анджелес таймс” напечатала статью
о грядущем в Миссисипи суде над Сэмом Кэйхоллом. Мы заинтересовались, начали
пристально следить за ходом процесса. Когда Сэма признали виновным, однокурсники,
в том числе и я, единодушно одобрили решение жюри присяжных. Помню, возникла
жаркая дискуссия по вопросу смертной казни. Спустя несколько недель отец
покончил с собой, а ты рассказала мне правду. Я боялся, как бы о ней не узнали
друзья.
– Узнали?
– Конечно, нет. Я же Кэйхолл, мастер хранить
секреты.
– Долго этот секрет не продержится.
– Ты права.
Некоторое время они сидели в тишине. Выключив
телевизор, Адам бросил панель управления на столик.
– Мне жаль, Ли, что история с Сэмом выплывет
наружу. Я бы очень хотел избежать этого.
– Ты многого не понимаешь.
– Согласен. А ты не в состоянии объяснить,
так? Пугает мысль о Фелпсе и его родственниках?
– Мне нет никакого дела до Фелпса и его
родственников.
– Но от их денег ты не отказываешься.
– Эти деньги я заслужила. Я двадцать семь лет
терплю своего ничтожного мужа.
– Боишься, отвернутся в сторону члены твоих
клубов?
– Прекрати, Адам.
– Прости. Странный сегодня день. Я вышел из
тени, Ли, вышел, чтобы посмотреть в глаза прошлому, и, наверное, упиваюсь
собственным мужеством. Прости.
– Как он сейчас выглядит?
– Здорово сдал. Серо-бледный, весь в морщинах.
Он слишком стар, чтобы сидеть в клетке.
– Помню наш разговор накануне последнего суда.
Я спросила: “Почему ты не растворился в ночи, не бежал куда-нибудь в Южную
Америку?” Знаешь, что он ответил?
– Что?
– Что думал об этом. Жена умерла, сын покончил
с собой. Он читал о Менгеле, Эйхмане и других нацистах, которые нашли прибежище
в Южной Америке. Он даже упомянул о Сан-Паулу, где среди двадцати миллионов
жителей можно было бы без труда затеряться. У Сэма имелся друг, тоже бывший
куклуксклановец, специалист по подделке документов. С его помощью отец
наверняка бы перебрался за границу. Он думал об этом.
– Но размышления его так и остались
размышлениями. Жаль, ведь в противном случае Эдди мог бы не нажимать на курок.
– За два дня до отправки в Парчман я навестила
Сэма в гринвиллской тюрьме. Это была наша последняя встреча. Я опять спросила:
почему ты не бежал? Он сказал, что мысль о смертном приговоре ему и в голову не
приходила. А потом добавил: значит, ошибка будет стоить ему жизни.
Адам переставил блюдо с остатками поп-корна на
стол, медленно склонил голову к плечу Ли. Та осторожно погладила его по щеке.
– И зачем ты только ввязался?
– В красном спортивном костюме он выглядел
таким жалким.
Глава 12
Сержант Клайд Пакер наполнил фарфоровую кружку
свежесваренным кофе и начал заполнять графы рутинного формуляра. Рядом со
Скамьей он провел двадцать один год, причем последние семь лет в должности
старшего смены. Каждое утро Клайд появлялся в отсеке А, чтобы принять на себя
вместе с двумя охранниками и двумя надзирателями ответственность за
четырнадцать узников. Покончив с формуляром, он бросил взгляд на доску с
сообщениями. В прижатой крошечным магнитиком записке ему предлагалось заглянуть
к инспектору Найфеху. Другая извещала, что заключенный Ф. М. Демпси требует
таблеток от сердца и встречи с врачом. Всем им подавай врача, подумал Клайд. Он
прихватил с собой кружку дымящегося напитка и вышел в коридор: приближалось
время утренней инспекции. Окинув взглядом стоявших у Двери главного входа двух
охранников, приказал младшему, невысокому белому парню, подстричься.
Блок особого режима считался очень неплохим
местом для работы. Как правило, его обитатели вели себя спокойно и
неприятностей персоналу не доставляли. Двадцать три часа в сутки заключенные не
покидали своих камер, вволю спали и ели вполне приличную пищу. Каждый день по
часу проводили на свежем воздухе (это называлось “сделать глоток свободы”). При
желании заключенный выходил на прогулку в полном одиночестве. В камерах имелись
телевизоры или радиоприемники, у многих – и то, и другое. После завтрака все
четыре отсека пробуждались к жизни: в коридоре начинали звучать музыка, отрывки
“мыльных опер”, выпуски новостей, сидельцы негромко переговаривались через решетку.
Видеть друг друга они не могли, но беседовать толстые металлические прутья
нисколько не мешали. Временами кого-то не устраивали пронзительные звуки джаза,
лившиеся из соседней камеры, разгоралась перебранка, но бдительный страж
пресекал ссору в зародыше. Обитатели Семнадцатого блока обладали не только
определенными правами, были у них и некоторые привилегии. Самым большим
наказанием считалось лишиться телевизора.
Скамья жила в атмосфере своеобразного
братства. Сидельцы, и белые, и чернокожие, оказались на ней за жуткие,
леденившие душу убийства, но детали содеянного соседом их не интересовали, как
не интересовал, собственно говоря, и цвет его кожи. Среди обычного контингента
существовала четкая классификация, строившаяся главным образом по расовому признаку.
На Скамье же о человеке судили по тому, как он держал себя в этих весьма
непростых условиях. Вне зависимости от личных симпатий или антипатий, собранные
в этом крошечном мирке люди обречены были бок о бок дожидаться общей для всех
участи. Основой их братства являлась смерть.
Смерть одного означала приближение смерти
другого. Весть о Сэме Кэйхолле распространилась по отсекам очень быстро. К
двенадцати часам предыдущего дня в коридорах стояла необычная тишина.
Обитателям блока срочно потребовались адвокаты, резко возрос интерес к
юридической литературе. Пакер заметил, что многие задумчиво перелистывают свои
личные папки с постановлениями суда.
Отсек А насчитывал четырнадцать совершенно
одинаковых камер размером два на три метра, отделенных от коридора решеткой из
металлических прутьев. Вся жизнь сидельца проходила на глазах стражи.
