Пакер неторопливо шел по коридору, поглядывая
на видневшиеся из-под простыней головы. Свет в камерах был погашен: заключенные
еще спали. Староста отсека, особо доверенный сиделец, разбудит их ровно в пять.
В шесть каждому принесут завтрак: яйца (иногда с беконом), тосты, джем, кофе и
стакан апельсинового сока. Еще через несколько минут сорок семь мужчин стряхнут
с себя остатки сна, чтобы включиться в процесс бесконечного умирания. Процесс
очень медленный, долгими минутами тянущийся от восхода до заката. И процесс
почти мгновенный, как вчера, когда суд определил дату исполнения приговора.
Пакер отхлебнул из кружки, пересчитал головы и
направился к замыкавшей коридор стене, возле которой стоял надзиратель. Блок
жил размеренной жизнью. Порядок в нем обеспечивали множество правил, разумных и
общеизвестных. Однако ритуал подготовки к казни имел свои особенности, часто
нарушавшие привычный в общем-то для Скамьи покой. Клайд искренне уважал Филлипа
Найфеха и все же каждый раз чертыхался, когда тот накануне Большого дня и сразу
после него неутомимо переписывал и без того детально разработанные инструкции.
От персонала инспектор требовал все делать “согласно конституции и с чувством”.
Ни одна казнь не должна походить на другую.
Процедура казни вызывала в Пакере омерзение.
Человек глубоко религиозный, он не сомневался в справедливости возмездия:
поскольку Бог призывал брать око за око, так тому и быть. Но уж лучше бы закон
этот исполняли другие. Хорошо еще, что в Миссисипи с высшей карой не торопились
и инспектор нечасто пребывал в расстроенных чувствах. За двадцать один год такое
случалось пятнадцать раз, а после восемьдесят второго – лишь четырежды.
Остановившись у стены, Клайд негромко
приветствовал надзирателя. Сквозь раскрытое над их головами окно в коридор
проникли первые лучи солнца. День обещал быть жарким, но куда более спокойным,
чем обычно. Меньше прозвучит жалоб на еду, меньше раздастся требований вызвать
врача, подопечные наверняка погрузятся в собственные мысли. Пакер улыбнулся:
сегодняшний день сулил ему тишину.
В первые месяцы пребывания Сэма на Скамье
Клайд игнорировал новичка. Согласно официальным правилам, общаться с
заключенными можно было лишь в случае настоятельной необходимости, а Кэйхолл
оказался сидельцем замкнутым и весьма неразговорчивым. Расист, он на дух не
переносил чернокожих. Поначалу он целыми днями неподвижно сидел на койке и
смотрел в стену. С течением времени вынужденное безделье несколько сгладило в
нем острые углы, иногда Кэйхолл бросал пару слов надзирателю. В течение девяти
с половиной лет изо дня в день встречаясь взглядом с Пакером, Сэм научился даже
изредка улыбаться.
За годы службы Клайд пришел к выводу:
подопечные условно делятся на две категории. Одну составляют хладнокровные
убийцы, которые при удобном случае вновь возьмутся за свое кровавое ремесло. К
другой причислены те, кого судьба вынудила совершить трагическую ошибку. С
первыми нет никаких сомнений: их следует карать как можно быстрее. Вторые же
ввергали душу Пакера в пучину беспокойства, потому что их казнь ничего не
давала обществу. Никто бы и не заметил, что люди эти вышли на свободу. Сэм
Кэйхолл бесспорно принадлежал ко второй категории. Его вполне можно было
отпустить домой, где старик в горьком одиночестве принял бы скорую и абсолютно
естественную смерть. Нет, Пакер вовсе не жаждал его экзекуции.
Шаркая, он двигался мимо погруженных в
полумрак камер. Отсек А ближе других находился к “комнате сосредоточения”,
расположенной через стену от места, где сиделец делал последний в своей жизни
вдох. Камеру номер шесть, в которой обитал Сэм, отделяло от пресловутого крана
менее двадцати метров. Несколько лет назад из-за глупой ссоры с тогдашним
соседом, Сесилом Даффом, Кэйхолл потребовал перевести его в противоположный
конец коридора, но администрация блока осталась глуха к этому требованию.
Заметив сидевшую на краю койки фигуру с
опущенными плечами, Пакер подошел к решетке вплотную.
– Привет, Сэм, – мягко прозвучал его голос.
– Привет.
Кэйхолл повернул голову и встал. На нем была
выцветшая футболка и большие, не по размеру, синие боксерские трусы – обычная
для жары форма одежды узников. По правилам за стены камеры разрешалось выходить
только в красных спортивных костюмах, однако внутри каждый сводил свое
облачение к минимуму.
– Денек ожидается жаркий, – произнес Клайд
дежурную фразу.
– Привычное дело, – сквозь зубы процедил Сэм
дежурный ответ.
– С тобой все в порядке?
– Никогда не чувствовал себя лучше.
– Адвокат сказал, что сегодня придет еще раз.
– Да. Именно так он и сказал. Похоже, мне
теперь потребуется куча адвокатов, а, Пакер?
– Похоже. – Клайд отхлебнул кофе, взглянул на
распахнутое в коридоре окно: по небу растекались нежные краски зари. – Ладно,
Сэм, до встречи.
Пакер зашагал дальше. У дверей отсека сержант
чуть помедлил и в следующее мгновение вышел из блока.
* * *
Одинокая лампочка висела над стальной
раковиной умывальника – стальной, чтобы ее нельзя было разбить и использовать
осколки в качестве оружия против охраны или орудия самоубийства. Чуть в стороне
от раковины стоял металлический стульчак.
Сэм включил лампочку и почистил зубы. К
половине пятого утра сон пропал окончательно.
Покончив с недолгим туалетом, Кэйхолл закурил
и присел на краешек койки. Взгляд его уперся в выкрашенный масляной краской
цементный пол, который удивительным образом раскалялся летом и до адского
холода выстуживал камеру зимой. Резиновые тапочки для душа, единственная пара
обуви Сэма, валялись под койкой. Имелись, правда, толстые шерстяные носки – в
них он спал, когда наступали морозы. Остальные его пожитки состояли из
черно-белого телевизора, транзисторного радиоприемника, пишущей машинки, шести
заношенных до дыр футболок, пяти пар боксерских трусов, зубной щетки, расчески,
кусачек для стрижки ногтей, старенького вентилятора и настенного календаря. Но
наиболее ценным имуществом в камере была собранная Сэмом за долгие годы
коллекция юридической литературы – каждый ее том он Успел выучить наизусть.
Книги занимали две деревянные полки на противоположной от койки стене. В
картонной коробке возле постели лежали объемистые папки, где было подшито
уголовное дело “Штат Миссисипи против Сэма Кэйхолла”. Однако узник, не доверяя,
по-видимому, бумаге, надежно хранил подробности давних событий и в своей
памяти.
