У камеры Кэйхолла сержант остановился.
– Прогулка, Сэм.
Попыхивая сигаретой, тот сидел на койке и
печатал.
– А который час? – С коленей машинка
переместилась на подушку.
– Одиннадцать.
Сэм приблизился к решетке, сунул в
прямоугольную прорезь сведенные за спиной руки. На его кистях Пакер защелкнул
наручники.
– Один пойдешь или в компании? Кэйхолл
повернулся к нему лицом.
– Хеншоу тоже хотел прогуляться.
– Так и быть.
Сержант кивнул в сторону глухой стены, которой
заканчивался коридор. Решетчатая дверь распахнулась, Сэм неторопливо вышел,
встал у стены, чтобы в следующее мгновение двинуться следом за Пакером.
Сидельцы провожали Кэйхолла полными сочувственного интереса взглядами.
Пройдя через все здание, Пакер повернул ключ в
замочной скважине некрашеной металлической двери. В коридор упали лучи яркого
солнца. Момент этот Сэм всегда ненавидел. Он ступил на траву и крепко смежил
веки, дожидаясь, пока чернокожий гигант снимет с него наручники, а затем
медленно раскрыл глаза. Беспощадный свет отозвался в них острой болью.
Пакер исчез. Минуты две Сэм стоял неподвижно,
перед глазами его бешено вращались разноцветные круги, сердце прыгало.
Беспокоил Кэйхолла не удушливый зной, давно ставший привычным, а нестерпимое
золотое сияние, от которого мутилось в голове. Спрятать глаза за темными
очками, подобно Пакеру, он не мог: осколок пластмассовой линзы уже послужил
кому-то вполне действенным оружием. Несколько лет назад один из заключенных пытался
с его помощью вскрыть себе вены.
Неуверенно шагая по коротко стриженной траве,
Сэм приблизился к ограде из толстой металлической сетки. За ней до горизонта
простирались хлопковые поля. Прогулочный дворик представлял собой площадку с
двумя деревянными скамейками и вкопанным в землю столбом баскетбольного щита.
Дворик Сэм вымерял шагами не одну тысячу раз, в длину он составлял пятьдесят
один фут, в ширину – тридцать шесть. По верху десятифутовой ограды тянулись
двенадцать рядов колючей проволоки. Справа от входа на площадку к вышке охраны
уходила полоса жесткой травы.
Сэм двинулся вдоль сетки. Дошел до угла,
четко, почти по-армейски, повернул, подсчитывая шаги. Пятьдесят один на
тридцать шесть. Камера была шесть на девять, библиотека – восемнадцать на
пятнадцать, половина комнаты для посетителей, где он общался с адвокатами, –
шесть на тридцать. Размеры газовки, по слухам, равнялись пятнадцати футам на
двенадцать, само же кубическое пространство, куда помещали обреченного, имело
сторону всего в четыре фута.
В течение первого года Кэйхолл заставлял себя
заниматься на прогулке спортивной ходьбой – она укрепляет сердце. Прыгал под
щитом, стараясь забросить в корзину мяч, однако через пару недель оставил
всякие попытки: баскетболист из него никакой. В конечном итоге на физических
упражнениях был поставлен крест. Теперь прогулка приносила лишь тихую радость
пребывания вне опостылевших стен. Сложилась даже привычка: стоя у ограды и
глядя в зеленые поля, мечтать о недостижимом. О свободе. О скорости, которую
ощущаешь, сидя за рулем машины, о рыбалке, хорошей еде. О женщинах. Временами
перед глазами возникала небольшая ферма, зажатая с обеих сторон густым лесом.
Черт побери, почему он не уехал в Бразилию? В Аргентину?
Потом мечты ушли, как ушло и ожидание чуда.
Последний год Сэм просто ходил по площадке, курил сигарету за сигаретой,
изредка играл с Хэнком в шашки.
Дверь в здании блока распахнулась, и во дворик
ступил Хеншоу. Пока Пакер снимал с него наручники, Хэнк, щурясь, дико вращал
головой. Получив свободу, он сделал несколько энергичных приседаний, с хрустом
потянулся. Пакер подошел к одной из скамеек, поставил на нее картонную коробку.
Когда сержант скрылся за дверью, оба оседлали
скамейку. Сэм извлек из коробки потертую, лоснившуюся от бесчисленных схваток,
из картона же доску, Хеншоу пересчитал шашки.
– Я играю белыми, – предупредил Сэм.
– Белыми ты играл в прошлый раз.
– В прошлый раз были черные.
– Черными тогда играл я. Хватит, меняемся.
– Послушай, Хэнк, мне осталось всего
шестнадцать дней, и если я хочу играть белыми, значит, так оно и будет.
Хеншоу пожал плечами. Они принялись
расставлять шашки.
– Твой ход.
– Сам знаю.
Сэм двинул пластмассовый кружок вперед, и
партия началась. Через пять минут подставленные солнцу спины в красных куртках
стали мокрыми от пота. Босые ноги обоих мужчин были обуты в резиновые тапочки.
После проведенных на Скамье семи лет
сорокалетний Хэнк Хеншоу уже твердо рассчитывал так и не переступить порог газовой
камеры. Две допущенные судом серьезнейшие ошибки давали ему хороший шанс
покинуть территорию Парчмана не в черном персональном мешке.
– Телевидение несет дурные вести, – заметил
он, пока Сэм размышлял над очередным ходом.
– Перспектива и вправду вырисовывается
мрачная, а?
– Пожалуй. Что говорит твой адвокат? Оба не
поднимали головы от доски.
– Он считает, мы еще поборемся.
– Как это понимать? – Хеншоу двинул шашку.
– Как? Меня будут душить, а я начну брыкаться.
– Он хоть понимает, что несет?
– О да. Ум у парня острый. Ничего не
поделаешь, моя кровь.
– Но он же совсем мальчишка.
– Зато сообразительный. Получил отличное
образование. Был вторым на своем курсе, в Мичигане издавал юридический журнал.
– И что это значит?
– А то, что у него великолепные мозги. Он
найдет какой-нибудь выход.
– Ты серьезно, Сэм? Думаешь, ему удастся?
Одним ходом Сэм съел сразу две шашки
противника. Хеншоу выругался.
– Сострадание мешает, Хэнк? Когда ты победил в
последний раз?
– Две недели назад.
– Трепло! За минувшие три года такого еще не
было. Хеншоу сделал новый ход, и Сэм торжествующе убрал с доски еще одну черную
шашку. Через несколько минут партия завершилась. Игроки тут же приступили ко
второй.
* * *
