— Что?
— Вас ждет человек, который даст показания в вашу защиту.
Я обернулся. К скамейке шагнула женщина, которую я едва знал. Ее звали Пенни. Похоже, что один из моих панических телефонных звонков все-таки попал в цель. Пенни была джанки, я встречал ее один-два раза в жизни, я помню, как она уверяла, что песня «Penny Lane»
[60] написана про нее. Она работала на Джерри в фонде «Телезис» — в амбулаторном центре детоксикации, где вместе с Дженнифер мы получали лекарства. Старый джанки Джерри возглавлял эту амбулаторию. Человек с большим сердцем — он послал Пенни свидетелем в мою защиту. Может быть, ей было жаль меня. Может быть, это негласный кодекс джанки, которые ищут друг друга и находят людей, которые им близки. Она превосходно выступила на защите, хотя ни одно ее слово не было правдой.
— Мистер Рафати — образцовый пациент, — говорила она. — Он посещал собрания, он регулярно сдавал тест на наркотики, он принимал активное участие в делах нашей общины. К несчастью, он оступился, но мы абсолютно уверены, что он достоин еще одного шанса.
Судья задала еще несколько вопросов, и Пенни продолжала врать.
Потом судья подытожила: «Исходя из того, что вы мне здесь сейчас сказали, я считаю целесообразным, чтобы мистер Рафати был отпущен под ваше попечительство и снова принял участие в вашей программе. Вы готовы взять его обратно в свою программу?»
— Да, конечно, — сказала Пенни.
Я не верил своим ушам. Неужели меня освободят?
Тут мой герой-защитник на общественных началах встал со своего места и указал пальцем на мой яркий желтый комбинезон. Тюрьма выдавала такие всем психам.
— Мистер Рафати опасен для общества, — заявил он.
Судья пристально изучала меня несколько секунд. Я не дышал.
— Отправьте его на психиатрическое освидетельствование, — сказала она.
Я сел обратно в тот же автобус, но на этот раз у меня появилась надежда. Психиатрическое освидетельствование проводил психиатр лос-анджелесской тюрьмы, — это были три часа самых странных вопросов, которые мне только доводилось слышать. В итоге он пришел к выводу, что меня можно освободить.
Я был свободен.
* * *
Выбравшись из лос-анджелесской тюрьмы, я временно реабилитировался в обществе. Помимо того что тюрьма выбила из меня все дерьмо, я поправил физическую форму. Я набрал около девяти килограммов и снова стал похож на человека.
Я позвонил своему приятелю Дуэйну. Он не был бомжом, но определенно скитался по чужим кроватям. В тюрьме я бессчетное число раз заключал пакты с Богом, что если выберусь оттуда, то никогда не возьму в рот спиртного, не буду употреблять, и в те минуты я был совершенно искренен. Но все мои благочестивые намерения развеялись, как только мои глаза снова увидели дневной свет. Я наотрез отказывался от программы Анонимных алкоголиков — это программа для лузеров. Чтобы с чего-то начать, я периодически пил пиво, но не больше одной банки в день, чтобы уверить себя и окружающих в своих добрых намерениях, чтобы никто не мог сказать, что я — алкоголик.
Через несколько месяцев мы сидели в рыбном ресторане, я пил свое пиво. Дуэйн заказал себе кока-колу с бренди, но выпил только половину, потому что разговаривал с девушкой, и они собирались уходить. Мне было завидно и досадно, так как 1) никто не хотел идти со мной и 2) я не мог сам уйти домой — туда, где мы остановились. Я подхватил оставленную Дуэйном кока-колу с бренди и выпил залпом. Как только крепкий алкоголь пролился в мой желудок, мне стало тепло, и я почувствовал жажду. Жажду наркотиков и саморазрушения. Жажду забвения. Не знаю, откуда берется это дерьмо, но оно всегда случается. Тут краешком глаза я заметил местного барыгу Кристиана. Он торговал кокаином. Этого парня невозможно не заметить, потому что он везде таскается с портфелем, где у него лежат наркотики (опять же такое можно встретить только в Малибу…).
Я подошел к нему. Я не просил грамм, я потребовал грамм. Он просил деньги, а я ответил: «Я принесу тебе гребаные деньги позже. Просто дай мне грамм».
Я и раньше обстряпывал с ним делишки и никогда его не закладывал, так что, надо полагать, он подумал, что у меня водятся деньжата. Мы проследовали в туалет, и, как только он протянул мне руку с граммом, я быстро выхватил его и побежал. Я буквально вылетел пулей из ресторана и понесся через парковку вниз по хайвею Пасифик Коуст — к дому Грега. Грег был пожилым торчком, который жил в квартирке на берегу. Там я частенько останавливался и курил крэк. У Грэга была парочка грязных секретов, в которые он посвятил меня в одну из тех долгих ночей, которые мы проводили вместе, когда все другие гости расходились. Первое: он тоже вмазывается, как и я, но не хочет, чтобы об этом кто-то знал. Его иглы лежат в старом радиоприемнике в ванной. Второе: у него гепатит С.
Запыхавшись, я добежал до дома Грэга. Дыхание перехватывало. Я забарабанил в ворота, хотя сам не знал, почему я так возбудился, — может, боялся, что Грэг не ответит? Одним прыжком я перемахнул через забор, удивившись невесть откуда взявшейся силе. Я побежал вверх по лестнице, потом к его двери и забарабанил снова. На этот раз я ждал двадцать секунд, потом закатал рукава и пролез в окно, чтобы открыть дверь изнутри. Вбежав в комнату, я даже не оглянулся. Я сразу пошел в ванную, потянулся к шкафчику, схватил этот старый радиоприемник с грязными, старыми, кривыми иглами и принялся вкалывать кокаин себе в руку.
Хотелось бы сказать, что мое схождение в ад было постепенным, но я немедленно вернулся в психотическое и параноидальное состояние, когда хочется только одного — забыться. Я не мог убежать от себя ни на одну минуту. Слишком велик был стыд, страх, чувство вины. Это было невыносимо. Я опять пропадал в ночлежках и притонах, все глубже погружаясь в бездну бездомного существования. Через несколько недель я пришел в себя в автобусе, который ехал в даунтаун. Автобус был пустой, не считая двух бедных, неприкаянных душ.
— Где все? — спросил я водителя.
Он смотрел в стекло заднего вида и молчал.
Когда я сошел в даунтауне, улицы были пусты.
Что за фигня здесь творится?
В душе нарастало жуткое, неприятное чувство. Это апокалипсис или что?
Вдруг я увидел знакомое лицо старой негритянки Ла Ванды. Она передвигалась на кресле-каталке и была такой же наркозависимой, как и я, но это была святая женщина. Несколько раз, когда у меня была ломка, она помогала мне и делилась тем не многим, что у нее оставалось.
— Ты в порядке, малыш? — спросила она.
— Нет, я болен. Я болен, Ла Ванда. Что за чертовщина вокруг? Мне нужно немного героина.
— Малыш, разве ты не знаешь, что сегодня здесь никого нет?
— Что ты хочешь сказать? Я не понимаю.
— Малыш, разве ты не знаешь?
