— Что я не знаю? Пожалуйста, мне очень плохо.
— Малыш, подойди сюда, — сказала она и стиснула мою руку. Она взглянула на меня своими добрыми карими глазами и сжала мою руку еще крепче.
— Сегодня Рождество.
Я остолбенел. Я ловил ртом воздух. Мне привиделся хохочущий Манни: «У джанки не бывает Рождества».
Я рухнул на землю и расплакался. Я всхлипывал. Я встал на колени и наклонился над креслом Ла Ванды, а она оперлась о мое плечо. Она говорила мне, что если мы сможем добраться до Сан-Хулиана, то раздобудем немного мази, но я ее не слушал и утирал слезы.
Что за дерьмо творится с моей жизнью? Как такое могло произойти? Как? Если есть Бог на небесах, неужели он допустит, чтобы меня ждал такой бесславный конец?
Я покатил Ла Ванду на инвалидной коляске в Сан-Хулиан. На Скид-Роу. Мы ходили от палатки к палатке и просили людей поделиться пакетиком. Потом мы разыскали человека, у которого он был, и я поправился.
На следующий день я насобирал мелочь на автобус до центра соцзащиты на бульваре Пико. Шесть часов я провел в очереди, заполнял бумаги, но к концу рабочего дня у меня были двести двенадцать долларов продуктовыми талонами и карточками на жилье и проезд. Я сел в автобус до даунтауна, где обналичил свои талоны и быстро обменял деньги на нар котики. У меня еще остались неплохие навыки торгаша, так что я выменял приличное количество наркотиков практически оптом.
Но я был ненасытен. Я быстро задвинул по вене и выкурил все, что купил, и снова отправился попрошайничать. Когда я собирал достаточную сумму, то бежал и покупал еще. У меня не было желания насильничать и воровать, но я делал все возможное ради наркотиков и денег, на которые я мог их купить.
Поздней ночью я был где-то в Голливуде, когда у меня закончился крэк. Вокруг не оказалось никого, у кого я мог выпросить милостыню. Я пошел к одному барыге на Оранж-авеню и попросил у него крэк. Я знал, что это безумие, но иногда такой прием прокатывал. Им надоедало стоять на улицах всю ночь, и иногда можно было подойти, поговорить за жизнь, и они давали тебе немного оставшихся пакетиков. Этот парень не хотел говорить за жизнь. Он предложил мне пойти прогуляться по аллее. Он хотел, чтобы я сделал ему минет, но я отказался. Потом он спросил меня — можно ли поиграть с моими ногами?
— А ты дашь немного крэка? — спросил я.
Он протянул мне пакетик на двадцать долларов.
Я не верил своим глазам. Я забил все содержимое в трубочку, глубоко затянулся, и мне примерещилось большое белое привидение. В ушах зазвенело. Сердце бешено заколотилось в груди. Он растирал мои ноги. Я выпросил у него еще один чек.
Он сказал: «Не так быстро», — и спустил трусы. Вынул член, протянул мне еще один двадцатидолларовый пакетик и принялся дрочить. Я курил крэк. Он дрочил и протягивал мне крэк, а я курил и курил беспрерывно.
Разумеется, когда я выезжал из Огайо и проехал всю Америку в поисках счастья и славы, я даже в мыслях себе представить не мог, что в четыре часа утра я буду сидеть в темных аллеях с бездомным барыгой-негром, а он будет дрочить на мои ноги свой член.
Моя мать осталась единственным человеком, кто еще отвечал на мои звонки. Когда у меня заканчивались продуктовые талоны или карточки на жилье или если у меня просто не хватало сил попрошайничать, я звонил ей и клянчил деньги. Она обычно внимала моим слезам и мольбам, а иначе я всегда грозился покончить с собой.
Последний разговор с матерью начался весьма заурядно. Я звонил ей из таксофона в Санта-Монике. В тот день у меня не было желания ни просить, ни умолять, поэтому я сразу взялся за шантаж: «Я убью себя». Моя бедная мама. Ей еле-еле хватало средств, чтобы прокормиться самой, а тут звонил я, орал на нее и просил выслать денег на героин. Я убедил себя, что это по ее вине я оказался в таком положении, что она обязана мне, так как ее не было рядом, когда я отчаянно нуждался в ней.
Я не говорил, для чего мне нужны деньги, но она знала. Она расплакалась. Прежде чем повесить трубку, она сказала: «Я вышлю тебе деньги в последний раз, но никогда больше, никогда больше не звони мне опять. Это в последний раз. Я не отвечу».
Я был слишком возбужден, чтобы реагировать на ее слова. Как только я получил деньги, я купил немного героина. Потом мне нужно было приобрести немного кокса, чтобы приготовить спидбол. Я позвонил знакомому барыге с Ямайки. Он встретил меня в аллее возле «Макдональдса» на Второй улице в Санта-Монике.
Как только я сел в его машину, он сказал:
— Черт побери, малыш, ты воняешь.
— Извини.
— Нет, малыш, что случилось? — поинтересовался он. — Давно не менял одежду?
— Мне нужно совсем немного кокса, поэтому, будь добр, просто…
— Где ты остановился?
У меня не было жилья. Я спал где придется, иногда в дешевых гостиницах, но чаще всего на улицах или под мостом с торчками. Но я хотел вернуться обратно в Малибу. Там я знал девочек, семья которых снимала старый дом на холмах. Они были старые хиппи, я нравился им, но еще больше им нравилась музыка, которую играли я и Дуэйн. Их папа был англичанином, а мама выросла в Сан-Франциско в шестидесятые годы. У них было семь дочерей. На заднем дворе их дома была лачуга, где я иногда останавливался, прежде чем залечь на дно. Там не было ни воды, ни света, но я протягивал удлинитель из соседского дома и мылся в душе на улице. Дом был совершенно запущен, но в этой семье было столько любви, что эта запущенность не имела особого значения. Все дочери обожали меня, приносили еду и иногда даже готовили мне печенье. Там я чувствовал себя в безопасности.
Поэтому я сказал барыге:
— Я остановился в Малибу, на Вайдинг-Вэй.
— Я отвезу.
Он опустил стекла и повез меня из Санта-Моники в Малибу. Это тридцать пять километров. Я не понимал, что он делает. Почему он везет меня в Малибу? Сначала мне подумалось, что он хочет меня убить, но снова и снова со своим тяжелым ямайским акцентом он говорил мне, что я должен привести свою жизнь в порядок.
Мы приехали на Вайдинг-Вэй Вест и остановились на улице. Опасаясь за свою безопасность, я не хотел, чтобы он знал, где я остановился, и поэтому, прежде чем мы подошли к дому, я сказал: «Давай остановимся здесь».
— Уверен?
— Да. Место самое подходящее.
Я вытащил деньги, которые прислала мать, и уже собирался отдать ему сто долларов за товар. Он глазел на меня.
— Убери свои деньги, малыш, — сказал он. — И сделай мне одолжение. Тебе нужна помощь. Помойся, и пусть тебе помогут, малыш.
Его замечание немного кольнуло меня. Плохо, когда твой барыга просит тебя обратиться за помощью и не берет у тебя денег. Когда я выходил из машины, он крепко взял меня за шиворот и сказал: «И никогда мне больше не звони, малыш».
«Да пошел ты!» — думал я, уходя прочь. Но потом во мне поднялось странное чувство — возможно, это монстры и демоны, похитившие мою душу, жаждали заначки в моем кармане. Меня охватило такое чувство голода, какого я не испытывал никогда прежде. До моей безопасной лачуги было совсем недалеко, но я просто не мог ждать. Я остановился перед воротами их дома. В окнах горел свет.
