Иначе и быть не могло.
* * *
В последующие годы я бывал там при первой же возможности, даже после того как меня выгнали из школы святого Иоанна. Я перевелся в массовую школу Боушер и пропускал одно занятие за другим. Но поскольку там учились такие же неблагополучные дети, я не отсвечивал, как бельмо на глазу. Но все равно было уже слишком поздно… Дело в том, что когда меня перевели обратно в шестой класс, я сдался. Каждую неделю я пропускал один день занятий, и эти пропуски вошли у меня в привычку. Я полностью разочаровался в школьном образовании. Меня с треском выгнали из выпускного класса после первого полугодия.
Когда я не ездил в «Приют», я ходил на концерты — Echo & Bunnymen
[24] в Анн-Арбор, Depeche Mode
[25] в Детройте. Однажды вечером я увидел New Order
[26], Public Image Limited
[27] и Sugar Cubes
[28] — всех в одной концертной программе под открытым небом в пригороде Детройта. Удивительно, как мне становилось хорошо, когда я погружался в музыку, и как мне было дерьмово в обычной жизни. Музыка меняла мир. С ней он выглядел более сносным, музыка давала возможность убежать от реальности. Но я безнадежно застрял в Толидо, штат Огайо.
К позднему подростковому возрасту я уже до предела нахлебался всякой дряни, которая творилась со мной с малых лет, — с ексуальное, психологическое и физическое насилие, полное равнодушие… И я уже смирился с мыслью, что так будет всегда. Мне нравилась катарсическая, проникновенная музыка, и все же она была довольно мрачной и усугубляла мою депрессию. Мои панические атаки исчезли только для того, чтобы уступить место тяжелой нескончаемой депрессии и непреодолимому отвращению к самому себе.
Только самовыражаясь, я чувствовал себя лучше, но в этом самовыражении таилась как сила, так и опасность. Я страстно желал сильных ощущений, которые вызывает адреналин. Я общался с торговцами марихуаной, со сбытчиками краденого и поджигателями. Я связался с криминальными личностями и падал вниз, но мне никогда не приходило в голову, что можно погибнуть. Меня слишком ужасала мысль, что такая жизнь будет вечной. Будущее меня не привлекало.
Потом в 1987 году меня пригласили пожить в Калифорнии. Мне было семнадцать, и мой друг Кенни, студент художественной школы на Западном побережье, предложил мне выбраться из города и провести с ним несколько дней, а затем вместе вернуться в Толидо. Поездка из Огайо в Калифорнию, пусть даже на три дня, напомнила мне переход от черно-белого изображения к цветному изображению Technicolor. Проблеск красивой жизни пьянил. Историю делали в Калифорнии: там была музыка, фильмы, фотомодели. Мне безумно хотелось вписаться в эту заманчивую жизнь.
Прошло несколько лет, и все эти годы я кричал на всех перекрестках, что переезжаю в Калифорнию. Это было мое заклинание. Но оно быстро превратилось в притчу во языцех. Я часто мечтал, как снимусь с места и уеду, но продолжал тянуть лямку, работать на тех же гребаных работах, вести тот же нищенский и саморазрушительный образ жизни. Мне было около двадцати одного года, когда вместе с моей девушкой Клаудией (впрочем, их было много) мы пошли смотреть фильм «The Doors». Когда Вэл Килмер
[29] с музыкантами запели песню «The End», я сидел не шелохнувшись. С экрана неслось:
На западе лучше всего,
На западе лучше всего,
Поедем туда и там сделаем все остальное.
Я повернулся к Клаудии и прошептал: «Я должен идти».
— В туалет?
— Нет, — сказал я. — Я должен идти. Я должен убраться отсюда. Я должен ехать в Калифорнию.
Она вежливо кивнула головой, не желая спорить со мной. Мне же казалось, что мои слова самые убедительные, что я говорю откровенно и от чистого сердца, но моя девушка слышала это уже много раз. Я говорил, что иду домой собирать вещи, а вечером я уезжаю. И при этом сидел на месте. Кишка у меня была тонка.
Я загудел по-черному в надежде залить полыхавший во мне костер, но это было все равно что пить бензин. Костер только разгорался и горел все жарче. Неделя вращалась вокруг вечеринок. Во вторник вечером я вез своих друзей в клуб «Зиг-Заг» в Боулинг Грин. В четверг мы ехали в Анн-Арбор и бесновались на танцполе «Нектарин». В пятницу была таверна «У Никки» и «Приют» в Детройте. Я танцевал как лунатик, растворяясь в музыке, натыкаясь на каких-то типов, ввязываясь в драку. Не важно. Еще больше дров для костра.
Напиваясь, я всегда пытался нащупать равновесие между беспамятством и ясностью. Но редко добивался цели. В три часа ночи я стоял на коленях или сворачивался в позе эмбриона на полу, а стены ванной вращалась вокруг, и я молился фаянсовому божку.
Через год после просмотра фильма «The Doors» я гулял на свадьбе с друзьями жениха. Я пил, потому что мне казалось, будто все глазеют на меня как на отщепенца. Мне чудилось, что все эти люди спрашивают друг друга: «А что здесь делает этот недотепа?» Занимая оборонительную позицию, я пил все больше и орал все громче. Наконец мне надоели эти косые взгляды. Я поднялся из-за стола.
— К черту! Едем. Едем в Детройт.
Вшестером мы погрузились в машину, и я, оглушенный алкоголем, погнал в «Приют». Всю дорогу мы пьянствовали и только каким-то чудом добрались до места живыми и здоровыми. Когда «Приют» закрылся, мы отправились в Гриктаун на поиски ночного бара. Машина моталась из стороны в сторону, попутчики просили меня остановиться. Их рвало. Я пребывал в пьяной одури, но вдруг меня осенило. Я остановился, вылез и бросился грудью на капот припаркованной машины.
— Валим отсюда! Мы все умрем в этом гребаном городе! Парни, вы собираетесь умереть в этом сраном, забытом Богом городишке или хотите уехать и жить как люди? Валим отсюда! Я уматываю отсюда.
Все мои друзья захохотали.
— Ты никуда не едешь.
— Нет же, мать вашу, — горячился я. — Мы расстаемся.
— Что ты говоришь? И куда ты намылился?
— Я уезжаю в Калифорнию! — закричал я. — Еду в Лос-Анджелес.
Они смеялись все громче.
