Ее вес составлял 570 г, а рост — 28 см. Это рост куклы Барби.
Я все еще таращилась на космическую лампу над головой, когда кто-то положил передо мной листок бумаги и штемпельную подушечку и попросил оставить отпечаток пальца.
На бумаге были все еще сырые отпечатки ступней, каждый из которых был длиной два с половиной сантиметра. Поразительное доказательство того, что она была с нами.
«Мой ребенок, — все повторяла я, — мой ребенок, мой ребенок».
Я увидела, как Гвен увозит инкубатор. Внутри его было что-то темное и размытое в слишком большой шапочке. Том посмотрел сначала на меня, а потом на ребенка.
«Иди за ней, — сказала я. — Пожалуйста, иди».
Том: «она была произведением, созданием…»
Я ехал на лифте, погруженный в свои мысли. Меня лихорадило. Был ли со мной в кабине кто-то еще, я не заметил. Когда двери открывались и закрывались, звучала запись детских голосов, но я ее не слышал. Я думал о моменте рождения Нэта и Сэма и о цунами, которое накатилось на меня, когда я впервые их увидел. Но оба моих сына весили более трех килограммов; они были пухлыми и громко плакали.
В операционной я мельком увидел свекольно-красную кожу моей дочери, ее похожие на тростинки ручки и ножки, сморщенное и злое лицо гомункула. Недобрая мысль пришла мне в голову. Помимо этих деталей я ничего не запомнил из ее внешности. Я видел фотографии таких микромладенцев, и они пугали меня.
Вдруг я не смогу почувствовать к ней нежность? Вдруг я не смогу воспринимать ее как свою дочь?
«Шестой этаж», — объявил один из детских голосов.
Двери лифта открылись. Судя по указателю, мне нужно было идти направо, к закрытой двери. Я нажал на кнопку домофона, и администратор впустила меня. У меня было чувство, что я захожу в зону биологической опасности.
«Вам сюда», — сказала она, ведя меня сначала за угол, а затем по еще одному коридору. Она прижала свой бейдж к сенсорному датчику и открыла вторую дверь, оставив меня на пороге большого помещения, которое, казалось, было описано в одном из научно-фантастических романов. Вдоль стен стояла дюжина инкубаторов, внутри каждого из которых было крошечное существо, соединенное проводами с нависающими над ним аппаратами. Пикала тревожная кнопка, мигали красные и желтые лампочки. Некоторые инкубаторы были закрыты, а сверху на них были накинуты лоскутные одеяла. Внутри виднелись очертания пациентов, свернувшихся в клубочек и спящих. Другие инкубаторы были открыты: их продолговатые крышки вздымались в воздух, а команды людей в медицинской одежде толпились вокруг их извивающихся обитателей.
Медсестра сказала, что мне нужно продезинфицировать руки, прежде чем войти. Она пояснила, что у недоношенных младенцев практически нет иммунной системы. Микробы могут убить их. У раковины я снял обручальное кольцо и выдавил жидкое мыло на руки. В другом конце помещения я видел медсестру и неонатолога, которые принесли нашу дочь. Они стояли, наклонившись над одним из открытых инкубаторов.
Пока я шел к ним, мне казалось, что комната кружится и раскачивается. Все словно замедлялось и ускорялось. Я заставил себя подойти к инкубатору и заглянуть внутрь. Она лежала голая на листе полиэтиленовой пленки, постеленной на наволочку и одеяло. Ее голова была на чем-то вроде изогнутой подушки, а руки торчали в разные стороны с растопыренными пальцами. Пленка, запятнанная кровью, смялась, когда медсестра подняла нашу дочь, чтобы измерить обхват ее живота.
— Можете написать шестнадцать в графе «обхват»? — сказала Гвен кому-то.
— Обхват?
— Да.
Меня трясло, не переставая. Когда медсестры прикасались к ней, их руки казались гигантскими. Кожа нашей дочери напоминала папирус, а под ней я видел паутину вен, которая тянулась вдоль рук к кистям и длинным пальцам.
Всем своим видом она давала понять, что ей нужно находиться в утробе матери.
Постоянно раздавался сигнал тревоги, и медсестры бегали взад-вперед.
— Сейчас она выглядит гораздо лучше, чем изначально, — сказала неонатолог.
— Да, — подтвердила Гвен.
Когда выдалась свободная минута, неонатолог представилась. Доктору Жанне Маккарти было примерно семьдесят. Она была такой сухой, что напомнила магистра Йоду. Это меня успокоило, потому что Йода знал, что делать.
Врач сообщила, что команда медиков делала все, что в их силах. Уже гораздо позднее она сказала мне, что, даже имея дело с тысячами детей за сорок с лишним лет работы, она не была уверена, что наша дочь выживет. По ее словам, если бы это был ее ребенок, она не стала бы его реанимировать.
Однако на тот момент она решила оставить свое мнение при себе.
Гвен закончила измерять младенца и закрыла крышку инкубатора. Она предложила мне дезинфицирующее средство для рук, усадила меня на табурет рядом с инкубатором и сказала, что я могу прикоснуться к дочери, если хочу.
— Ей не будет больно? — спросил я.
— Нет, если вы будете осторожны.
Гвен показала мне, как это сделать, предупредив, чтобы я не тер ее, так как существовала опасность повредить кожу. Медсестра открыла окошко сбоку, чтобы я мог протянуть руку к ребенку. После этого она оставила меня наедине с дочерью.
Я глубоко вздохнул, а затем медленно протянул левую руку и положил кончик мизинца в ее правую ладонь. Она сразу же его схватила.
Сила ее хватки поразила меня. Чего бояться, если она так сильна? Я сидел рядом с ней. Я думал обо всем, что ей пришлось пережить за последние двенадцать часов. Она, конечно, слышала крики своей матери во время схваток и чувствовала руку доктора, которая щупала ее пинающиеся ножки. Было ли ей больно, когда она появлялась на свет? Понимала ли она, что сейчас происходило?
Меня словно унесло. Я видел ее волю, ее красоту и возможности, которые были в ней скрыты.
Она была произведением, созданием. Тем же был и я.
«Привет, орешек, — прошептал я. — Это папа».
Келли: есть контакт!
На двадцать третьей неделе ребенок начинает слышать, но еще не видит. Он может распознавать голос матери. Он уже понимает, находится ли он головой вверх или вниз. Поверхность его мозга гладкая, у него только начинают формироваться возвышенности и впадины, которые позднее превратятся в извилины. Ребенок начинает реагировать на боль, но он еще не готов к сложной мыслительной деятельности. Его легкие кажутся неразвитыми побегами в сравнении с ветвистыми деревьями легких взрослого человека. Его кости мягкие. Он может глотать. Его волосы и ресницы начинают расти, а ногти и рисунок отпечатка пальцев формироваться. Его тело покрыто мягким защитным пушком. Он уже отдаленно начинает напоминать человека.
Я все еще была в операционной, когда Том вернулся из отделения интенсивной терапии.
