Ты ничтожество.
Ты ничтожество.
Ты ничтожество.
Было бы слишком громко назвать себя дойной коровой. Коровы дают молоко. У меня же не получалось. У меня не получилось зачать, не получилось доносить ребенка до срока, а теперь не получалось накормить мою едва сформировавшуюся дочь.
Если бы я была домашней скотиной, меня изгнали бы из стада.
Мне не нужно было напоминать о том, как это важно. Грудное молоко помогало бороться со всем: от кишечной палочки до холеры. Оно было полно антител. Консультанты по грудному вскармливанию убеждали меня в том, что, если со мной и дальше будут обращаться как с больной, моя грудь не будет вырабатывать это защитное снадобье.
Ты ничтожество.
Ты ничтожество.
Я не могла сцеживаться в больнице, хотя для этого предоставлялись все условия и существовала даже система поощрений. Сдай хоть сколько-то молока в молочное хранилище и получи купон от больничного кафетерия на такое количество пудингов и куриц-гриль, какое сможешь унести в руках.
Сцеживание в больнице означало необходимость провести несколько часов в крошечной комнате без окон, на одной из стен которой висел постер с морщинистым недоношенным младенцем, лицо которого было покрыто волосками. Находясь там, я еще острее ощущала тяжесть своих неудач.
Казалось, что каждый час мог быть последним для моего ребенка, поэтому каждый час в той комнате воспринимался мной как потеря.
Можно было сцеживаться у ее инкубатора, но это было бы абсурдно, так как в комнате присутствовали другие младенцы, их семьи, врачи, медсестры, специалисты, эксфузионисты, сиделки, социальные работники.
Следующий день я провела дома, прикованная к молокоотсосу, пытаясь договориться со своим телом. Мне было некомфортно; я словно была охвачена паникой, но объяснить то, что со мной происходило, я не могла. Когда Том проснулся, я попросила его позвонить в отделение интенсивной терапии, потому что боялась набирать номер сама. Он назвал код пациента, 5149, Джеки, которая в тот день снова была нашей медсестрой. Джеки радостно сказала, что с Джунипер все в порядке. Сегодня ей одели розовую шапочку и лежала она на розовом одеяльце. Однако странное чувство меня не покидало. Днем я попросила Тома позвонить еще раз. Все было хорошо. Возможно, но меня ее слова не убедили.
Вечером я собрала бóльшую часть пустых молочных бутылочек, намереваясь взять их в отделение интенсивной терапии. У молодой медсестры по имени Уитни Херц смена начиналась в шесть часов. Позднее она сообщила нам, что проверила показания мониторов и карту ребенка. Все было в порядке. Она посмотрела на результаты сделанной днем флюорографии. Нормальные. А затем она взглянула на младенца.
Живот Джунипер выглядел слегка темноватым, но при таком освещении судить было сложно. Уитни взяла ленту и обернула ее вокруг живота ребенка. Обхват составил 18 см: с утра он увеличился на полтора сантиметра. Это был тревожный знак. В школе сестринского дела ей рассказывали об опасном заболевании под названием «некротический энтероколит», от которого умирают многие младенцы. Уитни еще никогда с ним не сталкивалась, но знала, что вздутый живот — один из первых его признаков. Она позвала врача, а тот, в свою очередь, назначил рентген.
Мы подъезжали к больнице, когда у меня зазвонил телефон. Чутье Уитни ее не подвело. Кишечник Джунипер разорвался. Врачи говорили о его перфорации. Это звучало так, словно все можно было исправить с помощью заплаты, как в случае с велосипедной шиной. Воздух и каловые массы накапливались внутри брюшной полости ребенка, способствуя размножению бактерий. Именно от этого я и надеялась ее защитить, выдавливая из себя это паршивое молоко. Исследования доказывали, что грудное молоко — лучшая защита от этого заболевания, но так как у меня его было слишком мало, ребенок питался в основном сухой смесью.
«Как скоро вы сможете подъехать?» — спросил врач. «Мы уже паркуемся — ответила я. — Будем на месте в пять».
Мы вбежали в главный вход больницы, поднялись в отделение интенсивной терапии и увидели сборище медиков у ее инкубатора. Крышка была снята. Малышка лежала внутри, живот был раздут. Ее организм не успел пострадать настолько, чтобы мониторы зафиксировали какие-то изменения. Чутье Уитни было единственной предпосылкой.
Мы никогда еще не видели ее так четко и близко, как тогда. Ее лицо было повернуто набок, и я видела, как голова малышки меняла форму при каждом движении ею. Она была чуть сплюснута по бокам. Ее волоски были темными и казались мокрыми. Мы оба на секунду прикоснулись кончиками пальцев к ее ручкам.
Кто-то подал нам бумагу, подтверждающую согласие на хирургическое вмешательство. Я подписала его, не читая. После этого нас попросили выйти.
Хирурги поместили внутрь ее живота дренажную трубку, похожую на соломинку для напитков, чтобы очистить ее брюшную полость.
Нам оставалось лишь ждать, когда станет ясно, выживет ли она, погубит ли ее инфекция или умрет ее кишечник.
По словам врачей, то, что она получала грудное молоко, — прекрасно. Возможно, это могло ей помочь.
Мы пытались найти нужные слова, чтобы выразить благодарность 28-летней медсестре, которая заметила то, чего мониторы распознать не смогли.
— Уитни, — сказал Том. — Уитни…
— Я знаю, — ответила она. — Не представляю, что могло бы случиться.
Мы хотели провести ночь рядом с Джунипер, поэтому, пока хирурги работали, мы помчались домой, чтобы выгулять собаку. Том задержался у книжной полки в своем кабинете и взял с нее первую книгу о «Гарри Поттере» в твердой обложке.
«Ты уверен, что она к этому готова? — спросила я его деликатно. — Может, выберешь что-то полегче?»
Я знала, что Том смотрит на мир через призму литературы, но я не понимала, почему он выбрал «Гарри Поттера». Она ни слова бы из него не поняла. Я знала, что его выбор частично был обусловлен рассказом, который он писал о себе, о том, какой он отец. Наступила полночь. Двигаясь по автомагистрали, мы видели вдалеке огни больницы. Как и всегда, наш взгляд был прикован к шестому этажу.
«Я просто не хочу, чтобы она была в одиночестве, — сказал Том. — Пусть знает, что она не одна».
Когда мы приехали, он поставил табурет рядом с инкубатором и открыл книгу.
«Глава первая, — начал он. — „Мальчик, который выжил“».
Выбор первой книги из серии, состоящей в общей сложности из четырех тысяч страниц, был проявлением надежды. Я знала, что он намеревался прочитать ей все семь книг, даже если бы это заняло у него семь лет. Я надеялась, что когда она сможет их по-настоящему понять, Том перечитает их снова. А еще я понимала, что это мог быть его единственный шанс.
Мы следили за цифрами на мониторе. Зеленым светился пульс. Белым — частота дыхательных движений. Синим — показатели насыщения крови кислородом. Эти цифры были чарующими. Я смотрела на них, не засыпая, в то время как этаж постепенно затихал.
