Мы не помогали друг другу справляться с потоком эмоций. Мы тащили друг друга на дно.
Мы с Келли все еще придерживались нашего соглашения: в любой момент капризничать можно было только одному из нас, но никак не обоим сразу. Я понять не мог, почему она день за днем предается отчаянию, ожидая, что я буду ее подбадривать. Каждое раннее утро я ездил в отделение интенсивной терапии, где записывал, что говорили врачи, и задавал им вопросы, ответы на которые хотела получить Келли. Я учился ухаживать за нашей дочерью, читал ей, пел и разговаривал. И все равно Келли обижалась на меня.
Однажды, когда мы ложились спать, я не сдержался и с моих губ сорвались слова: «Почему ты все время злишься и ноешь? День за днем, день за днем. Тебе правда становится от этого легче?»
Но слово не воробей…
Келли: всегда помните об изначальной цели
Я долго не могла заснуть, кипя от ярости и одновременно ненавидя себя за то, что злилась из-за пустяка. Что именно выводило меня из себя? Тот факт, что я проигрываю в Олимпийских играх для родителей?
Том старался отвлечься. Он пек печенье и делился со всеми рецептом, словно нашей дочери нужен был не отец, а Бетти Крокер
[18].
Мне стал сниться один и тот же кошмар. Как я лежу на полу нашей ванной, мою дочь уже извлекли из меня, а я пытаюсь родить послед, купаюсь в собственной крови, а Том упрекает меня, что я унылая. Затем еду в больницу, чтобы увидеть Джунипер, но не могу пройти к ней — не пускает охрана.
На следующий день, когда мы оба успокоились, я попыталась объяснить Тому, что каждый раз, когда он уезжает в больницу, меня душат собственные эмоции. Я была благодарна ему за помощь и одновременно ненавидела себя за то, что остаюсь в стороне, прикованная к этому жуткому молокоотсосу.
Я, быть может, зря теряла драгоценные часы, и короткая жизнь нашей дочери проходила мимо меня?
Я пыталась понять, действительно ли молокоотсос — это враг.
Неужели я была настолько слаба, что не смогла бы находиться в больнице, смотреть на мониторы, медсестер и даже свою собственную беспомощную дочь? Неужели я была настолько плохой матерью, что оставила бы дочь в одиночестве?
Том сел на край постели, пахнущей кислым молоком. Выражение его лица смягчилось, и я поняла — он больше не злится. «Без тебя у меня ничего бы не получилось, — сказал он. — Именно ты подарила жизнь этому ребенку. Ты вынашивала ее пять месяцев в своем теле, а в мыслях — годы. Ты верила в нее и боролась за нее. Ты пинала меня под зад к алтарю и боролась с моим страхом перед старостью. Ты слушала все мои жалобы о сдаче спермы и вытерпела бог знает сколько манипуляций, катетеров и капельниц. Ты уговорила другую женщину подарить нам свои яйцеклетки, и все потому, что ты стремилась держать на руках этого ребенка».
Футболка Тома намокла от моих слез.
«Джуни здесь только благодаря тебе, — добавил он. — Если не ты самая отчаянная мать на планете, то кто же тогда?»
Я записалась к психотерапевту. Мне нужно было излить кому-то всю свою ярость, но это должен был быть не Том. Я кричала и плакала целый час, заплатила девяносто долларов, а потом долго стыдилась, что наговорила столько лишнего чужому человеку.
Я знала, что Том прав.
Гормоны управляли мной. Как бы там ни было, другой матери у Джунипер не было.
«Давай же, — как-то утром сказал мне Том. — Вытаскивай свой зад из постели».
Том: смотрите правде в глаза, даже если она пугает вас
Тоннель уводил нас от поверхности земли, которую мы считали своей жизнью. Мы продвигались все дальше и дальше, убеждая себя в том, что выход из него близок. Однако затем мы видели перед собой тропу, которая, петляя, исчезала вдалеке, ведя нас к тому, что уже нельзя назвать нормальной жизнью.
Это был сон наяву. Я засыпал за рулем на светофорах, стоя на кухне, в каждом кресле, в которое я садился. Я стал презирать записи детских голосов в больничных лифтах, которые с таким удовольствием напоминали нам о том, куда мы направляемся.
«Вниз!» — чирикал один из голосов.
«Да, вниз! — говорил я вслух. — Вниз, на девятый круг ада!»
Расслаблялся я только тогда, когда читал своей дочери. Мы были уже на середине «Философского камня».
Гарри пережил свой первый урок управления метлой и поучаствовал в матче по квиддичу. Мы с Джунипер парили вместе с ним над крепостями и башнями, пытаясь поймать золотой снитч.
Чем дальше мы продвигались по страницам книги, тем больше, казалось, она ей нравилась. Когда я читал, показатель содержания кислорода в ее крови всегда был выше девяноста. Когда я прекращал чтение, показатель часто падал.
«Вам лучше не прерываться, — сказала мне одна из медсестер. — Ей явно интересно».
Пока я терялся в коридорах Хогвартса, Келли была сосредоточена на ребенке. Она была обеспокоена тем, что, как ей казалось, живот Джуни снова увеличился. Я этого не замечал. Все, кому мы больше всего доверяли: Трейси, Диана и доктор Шакил, — были не на смене. Келли попросила старшую медсестру осмотреть Джунипер, но та была чем-то занята и не уделила достаточного внимания нашему ребенку. Следующим утром, когда Диана вернулась, я разыскал ее, но слушать меня она не стала. Я не отступал от привычной мне дипломатичности, но позаимствовал у Келли немного ее прямолинейности.
— Мы не боимся быть занозой в заднице, — сказал я Диане. — Просто мы не знаем, когда именно нужно быть ею.
Диана рассмеялась.
— Вы должны быть занозой в заднице каждый раз, когда вас что-то настораживает, — ответила она.
В тот день врачи обнаружили несколько новых отверстий в кишечнике Джунипер и установили в ее живот две дополнительные дренажные трубки. Келли была права. Она знала, что что-то не в порядке. Я, как и все остальные, этого не заметил.
В тот день я почитал ей совсем немного. Джунипер была слаба после второй операции, и ей требовался отдых. Медсестры больше не говорили о том, какая она сильная. Казалось, что запас ее бойцовского духа истощился. Врачам не удавалось стабилизировать ее кровяное давление, и, даже когда они поднимали концентрацию кислорода до девяноста процентов, он все равно практически не попадал в ее легкие.
Вечером мы с Келли поужинали, а потом помчались обратно в больницу, чтобы успеть к приходу ночной смены. Мы ехали по автомагистрали, больница уже отчетливо виднелась вдали, на шестом этаже горел свет.
Я говорил себе, что я жалкий. Дурак, который поверил, что сможет защитить свою дочь, читая ей книгу.
