Мы и опомниться не успели, как Рой уже прибыл в больницу. На голове у него была кепка Тампа-Бэй Рейс, а в руках — чашка с дистиллированной водой. Он сказал, что крещение означает начало, а не конец, и смочил лоб Джунипер. Майк как свидетель подписал сертификат католической церкви Роя. Мы хотели попросить Майка быть крестным отцом Джунипер, но, так как у нас были сложные отношения с религией, мы и не знали толком, что именно входит в обязанности крестного. Но в любом случае он уже начал выполнять их.
Вскоре нашего ребенка начали готовить к перемещению в операционную. Медсестры подключили переносной аппарат ИВЛ к портативному монитору. Я держала Джунипер за ручку.
Она смотрела на меня. Прямо на меня, раньше она никогда так не делала.
Ее глаза были похожи на два бездонных озера, в которых тонуло все вокруг. Тонула я сама.
«Все изменится, малышка. Есть вещи, о которых тебе обязательно нужно узнать. О мороженом, например. Ты не поверишь, насколько вкусные шоколадные коктейли делают в „Кони-Айленд Гриль“. А дома тебя ждет глупенькая собака по кличке Маппет, которая будет бесконечно тебя облизывать. У нее из пасти плохо пахнет, но ты сможешь делиться с ней всеми секретами, и она никогда их не выдаст. У тебя есть своя комната с зеброй на стене, круглой колыбелью и мягким креслом-качалкой, в котором мы будем сидеть вместе. Мы сводим тебя на концерт Спрингстина, если он еще будет выступать, и ты услышишь песню „Waitin’ On a Sunny Day“ и увидишь, как он плавно перемещается по сцене. Мы отвезем тебя в Форт Десото, и ты сможешь походить босиком по песку. Однажды в солнечный день ты заберешься на неоседланную лошадь и поскачешь так быстро, что от ветра глаза заслезятся. Ты будешь танцевать дома в пижаме. Я поведу тебя в школу за руку и буду ждать, когда в конце учебного дня прозвенит звонок».
Медсестры повезли ее в инкубаторе в операционную, а мы шли рядом. Возле входа мы остановились, чтобы попрощаться.
«Вы можете ее поцеловать», — сказала Трейси.
До того момента я никогда не терзала себя мыслью о том, что рискую никогда не поцеловать свою дочь. В тот момент я понимала, что в следующий раз рискую увидеть ее уже остывшей…
Я нагнулась и поцеловала ее крошечный лобик. Своим поцелуем я попыталась передать все, что не могла сказать словами.
Я хотела быть рядом с ней, поддерживать ее, дышать вместе с ней.
После того как ее увезли, мы бесцельно бродили по коридорам. Нам выдали пейджер и сказали, что операция займет пару часов. Мой разум играл со мной в игры. Я видела милых детей в лифте или кафетерии и пыталась догадаться, что с ними не так. Смогла бы я не глядя поменяться с ними проблемами? Большеглазый ребенок в лифте? Заболевание крови. Милый веснушчатый ребенок на парковке? Проблемы с сердцем. Ребенок в коляске — все его тело в гипсе? Хрупкие кости.
Я знала, что не смогла бы. Даже если бы Джунипер умерла, попытка спасти ее — самое верное решение. Мы познакомились с ней, позволили ей услышать наши голоса, послушать музыку и ощутить прикосновение наших рук. Самые важные моменты в моей жизни были неразрывно связаны с этим горем. Запечатление в памяти ее лица. Прикосновение к ее руке. Ощущение ее теплого и невесомого тела на моей груди. Чтение книг. Написание слова «мать» в согласии на операцию. Эти моменты были по-настоящему драгоценными.
Каждое действие, каким бы обыденным оно ни было, подтверждало, что этот ребенок принадлежал мне, а я ей.
«Она моя дочь, — сказал Том. — Я не хотел бы что-то менять».
Я убеждала себя в том, что иногда смерть ребенка бывает гораздо страшнее.
Забыть ребенка на заднем сиденье автомобиля в жаркий день и вернуться, когда станет уже слишком поздно. Это еще хуже. Достать утонувшего двухлетнего ребенка из бассейна, что может быть ужаснее? На самом деле потерять ребенка любого возраста старше Джунипер было бы гораздо страшнее, ведь с каждым днем отпустить человека становится все тяжелее. Тем не менее здесь это происходит каждый день. Так было и раньше, еще до того как я об этом задумалась.
Каждый день тысячи молитв улетали во Вселенную, к Богу, Иегове, Иисусу и Деве Марии. Любовь, вера и скорбь — часть этого места. В молитвеннике, лежащем в больничной часовне, было написано:
Мне очень страшно. Все, что я делаю, — это молюсь. Она не знает об этом, но она для меня целый мир. Господь, я молюсь каждый день, но иногда все получается не так, как мы того хотим. Я доверяю тебе. Позаботься о ней. Спасибо, Господь, за еще один день.
Я думала обо всех людях, которые молились за нашего ребенка. Церквях, в которые не ступала наша нога. Один из друзей Тома замолвил за нас слово в индийской мечети, где семьсот человек собрались вместе, просто чтобы помолиться за Джунипер. Несколько человек из Атланты медитировали на ее выздоровление. Моя подруга Люсия организовала алтарь из горящих свечей на своем камине. Люди в «Причерз Барбекю» держались за руки и молились за Джунипер, прежде чем начать поедать ребрышки гриль.
Я начала представлять все эти молитвы в виде большого облака, которое окутывает нас и защищает.
Тогда я еще не знала этого, но где-то в том облаке слышался голос доктора Шакил.
В день операции доктор Шакил расстелила свой коврик для молитв в маленьком кабинете рядом с операционной и начала молиться за нашего ребенка. Она приложила все свои знания и возможности. Теперь она сдалась.
Она расположилась лицом на восток, по направлению к Мекке. Она говорила с тем, кто дает жизнь и забирает ее. С тем, кто обладает силой исцелять. Она сказала Господу, что находится в его власти, попросила помощи и приложилась лбом к земле.
Часть 4
Темная звезда
Никогда нельзя угадать, какие плоды принесет вложение денег в жизнь ребенка. Невозможно предсказать, какие случайные открытия будут совершены в результате смелых попыток.
Том: томительное ожидание
Я старался не думать, не размышлять, не надеяться, не строить догадок, не воображать. Мне так и не выдалось возможности подольше подержать свою дочь на руках, почувствовать ее спящее тельце на своем плече, вдохнуть ее запах. Я не хотел думать о том, что в тот день мне, возможно, единственный раз удастся подержать ее, прежде чем она окажется в земле.
Во время операции мы с Келли и ее матерью сидели в кафетерии на первом этаже и ждали, когда на пейджере загорится красный огонек. Келли все время повторяла, что ее вот-вот вырвет, ее мать вздыхала, а я старался не смотреть на настенные часы.
Я еще никогда не ненавидел время так сильно, как в тот день. Я хотел, чтобы оно пролетело, но при этом я хотел, чтобы оно замедлилось и мы могли продолжить верить в то, что она до сих пор жива.
Я всю жизнь посвятил изучению историй и их развязок. Когда я был ребенком, мы с отцом часто смотрели фильмы и я гадал, чем закончится очередной. Поймает ли полиция сумасшедшего убийцу? Выживет ли главный герой после падения поезда в ущелье? Даже тогда у меня хорошо получалось предугадать, чем все обернется. Теперь же я был частью истории, конец которой я не мог ни изменить, ни предсказать.
