Затем она открыла для себя «Акушерское искусство» 1671 года и начала вещать о лилиях, гиацинтах, водосборе, жасмине и цикламене, которые якобы облегчали роды и снимали боль. Корица и анис питали дитя в утробе матери, тмин и зира стимулировали лактацию, а на живот беременным следовало класть припарки из укропа и петрушки.
– Мудрость веков! – заявляла Мег с умным видом.
В 1950-е правила Центрального совета акушерок требовали, чтобы беременные женщины первые полгода посещали врача раз в месяц, с шестого по восьмой месяц – раз в две недели, а в последний – еженедельно. Но Меган-Мэйв этого было недостаточно. Они приходили каждую неделю, а то и чаще, поскольку у нас было две клиники – в Попларе и Миллуолле. Всякий раз они жаловались на очередное страшное заболевание, которое тут же надо было диагностировать, и очередная жалоба сопровождалась рассказом о новой книге или же пересказом новой главы из старой книги, из которой они узнали, что с Мэйвис что-то не так, – а невежественные и нерадивые врачи с акушерками ничего не заметили. Мол, последствия могли бы быть самыми чудовищными, если бы не неусыпная бдительность Мег.
Дело было во вторник, и день в клинике у Нон-натус-Хауса выдался тяжёлый – жара, духота, неприятные запахи. Я уже обследовала несколько десятков женщин, не все из которых предварительно помылись, вскипятила несколько десятков анализов мочи, чтобы проверить их на альбумин, каждый раз чуть ли не падая в обморок от вони, и пребывала на грани помешательства. В этот момент и появились Меган-Мэйв. В клинике дежурили четверо акушерок и одна из монахинь. Мы переглянулись и едва не застонали. Мой стол стоял ближе всего к двери и, к сожалению, я как раз была свободна. Меган-Мэйв уселись, и Мег без всяких околичностей рявкнула:
– А на это вы что скажете?
Она сунула мне книгу. Четыре чёрных глаза выжидающе уставились на меня. Платки были сдвинуты к бровям, на одинаковых лицах читалось недоверие, четыре руки лежали на столе, а четыре ноги крепко упирались в пол. Они пришли не с миром.
– Но Меган, я не знаю…
– Меня зовут не Меган!
– Ох, простите, – я зашуршала бумагами, чтобы выиграть время.
– Меня зовут Мег, полное имя Маргарет, и я попрошу вас это запомнить, девушка!
– Да, конечно. Что-то не так?
– Салопишные трубки завязались.
– Что?..
– Салопишные трубки. Вы глухая, что ли?
– Я слышу, но что это такое?
– Зовёте себя акушеркой, и даже не в курсе про салопишные трубки?
– Простите, я никогда не слышала о подобном.
Сёстры вздохнули и закатили глаза, всем своим видом выражая негодование.
– Кошмар!
– Невежество!
– Не слышали?
– Что за позор!
Они трясли головами, охали, закатывали глаза и цокали языками. Если бы вы увидели человека, который ведёт себя подобным образом, вы бы не сдержали улыбку, а уж в исполнении двух совершенно одинаковых сестёр это выглядело неописуемо смешно. Я поняла, что грядёт что-то интересное, и приободрилась.
– Просветите же меня, – попросила я.
– Теперь нам и акушерок наставлять придётся?
– Я только учусь, – ответила я скромно.
– Позор. И это называется национальной системой здравоохранения!
Они вновь закатили глаза и вздохнули, и мне пришлось впиться ногтями в ладонь, чтобы не рассмеяться.
– Ну что ж, раз вы ничего не знаете, стоит вам рассказать. Вот тут пишут про салопишные трубки.
Женщины открыла старую засаленную книгу на странице, где крайне примитивно были изображены женские половые органы. Мег ткнула в рисунок грязным пальцем.
– Вот это трубки, и у Мэйв они завязались.
Мэйв сделала несчастное лицо и застонала. Сестра взяла её за руку.
– От этого у неё всё болит.
– Не уверена, что понимаю, о чём вы…
– Так вы ж ничего не знаете, вот и не понимаете! Говорю вам, у неё салопишные трубки завязались и болят. Теперь понятно?
– Я знаю, что такое фаллопиевы трубы, но они не могут завязаться. Это невозможно.
– С чего это вдруг? Не придумывайте. Меня вы не надурите. Меня уже пытались обвести вокруг пальца, но мне хватает ума не поддаваться. Врачебные ошибки и надувательство! Мэйв удалили пендикс, когда ей было четырнадцать. Покажи шрам!
Мэйв послушно задрала подол.
– Видите, её неправильно зашили? Так трубы и завязались, и у неё с тех пор всё болит. Я б книжку могла написать о её страданиях. Целую книжку!
Сёстры вновь закатили глаза, и мне пришлось встать, чтобы хоть как-то совладать с собой. Трикси уже закончила работу и начала прислушиваться, почуяв веселье.
– Что у вас тут? – спросила она.
Мег изложила ей историю о пендиксе, салопишных трубках и врачебных ошибках, от которых пострадала Мэйвис, начиная с руки, повреждённой безмозглой акушеркой, раздутых вен, с которыми напортачил хирург, и жёлтых камней, на которые было совершенно наплевать врачу, и заканчивая беременностью и мучениями из-за перевязанных трубок.
Трикси считалась прямой и открытой девушкой, и ей недоставало такта.
– Не говорите ерунды, – заявила она.
Мег вскочила на ноги и сжала кулаки. Возможно, она бы ударила Трикси, если бы в этот момент к нам не подошла кроткая Рут.
– Тише, тише, что случилось?
– Она сказала, что я говорю ерунду!
Рут неодобрительно взглянула на Трикси, но та лишь пожала плечами:
– Ты ещё не слышала, в чём дело.
Рут повернулась к Меган-Мэйв.
– Простите, если наша сестра вас обидела. Уверяю, это больше не повторится. Расскажите, пожалуйста, что вас беспокоит? Мы вам поможем.
Сёстры ухватились за выдавшийся шанс и, синхронно жестикулируя и охая, закатывая глаза и пыхтя, снова пересказали историю бедствий Мэйвис, жертвы зловредных, безграмотных врачей.
Рут выслушала их с большим сочувствием, но в целом она явно недоумевала.
– Что мы можем сделать? – спросила она.
– У неё салопишные трубки завязались. Надо развязать, – авторитетно сказала Мег.
Рут выглядела так, словно не понимала, где оказалась.
– Фаллопиевы трубы, – прошептала я.
– А, теперь понятно. Но как они могли завязаться? – невинно спросила она.
– Говорю ж вам, тот хирург плохо зашил ей пендикс и завязал трубы, от того она и страдает все эти годы.
Рут опустила взгляд на распятие у себя на груди, и я заметила на её губах лёгкую тень улыбки.
