– Мрачное место. Дурные воспоминания.
– О чём вы?
– Это территория самоубийц. В старые тяжёлые дни, когда не было ни денег, ни работы для мужчин, ни еды для детей, каждую неделю мы слышали крики – тело в канале, тело в канале! И это неизменно оказывалась женщина, какая-то несчастная, оголодавшая женщина в лохмотьях. Как-то раз из воды вытащили женщину с привязанным к ней ребёнком.
– Какой ужас! Может быть, уйдём?
– Нет, я хочу взглянуть. Я не была тут много лет, со смерти Берил.
Мы с Синтией переглянулись. Нам хотелось услышать эту историю, но мы опасались нарушить ход мыслей сестры – она могла отвлечься на что-то совершенно постороннее, и тогда нить разговора потерялась бы. Но тёмная, почти неподвижная вода помогла ей сконцентрироваться, и женщна продолжала.
– Мне сказали, что она спрыгнула ночью с Вонючего моста, а тело её нашли на следующий день. Я не удивилась. Никто не удивился. Муж её был настоящим чудовищем, семеро детей, она – беременна восьмым, денег не было, а жили они в какой-то дыре – обычное дело. Удивительно, что это не произошло раньше. Все дети тогда боялись, что мама однажды не выдержит и убьёт себя.
Сестра Моника Джоан взялась за крест, висевший на её шее, и подняла его над каналом.
– Благословляю вас, тёмные, коварные воды. Покойся с миром, Берил, нелюбимая жена, несчастная мать. Пусть скорбь твоих детей очистит эти глубины.
Сестра выглядела бодрой.
– Знаете, что сказал её муж, когда викарий сообщил ему, что жена его умерла, и рассказал, как именно?
– Что? – хором спросили мы.
– Он сказал, дорогие мои, – я это слышала от викария, – что эта дрянь только и думала, как ему насолить. Она, мол, знала, что сегодня рыночный день и скачки, а у него деликатные нервы, и убила себя специально, чтоб выбить его из колеи! С этими словами он ушёл. Викарий остался на запущенной кухне, где сидело семеро грязных и голодных ребятишек, которых следовало накормить. Правда, их отец ещё вернулся, но про детей наглец и думать забыл – он вразвалочку подошёл к викарию, постучал ему по груди и сказал: «Послушай, дружище, чтоб в пятницу никаких похорон, а то в Эпсоме скачки, и уж второй раз я на эту удочку не попадусь!» Больше викарий его не видел. Он не пришёл на похороны, которые состоялись во вторник, и просто-напросто бросил своих детей. Все они попали в работный дом.
Сестра Моника Джоан замолчала, и мы продолжали прогулку. Солнце ласково светило, и призраки прошлого, казалось, мирно спали. Мы с Синтией обсуждали планы на будущее. Она хотела испытать своё призвание к религиозной жизни. Я понимала, что это большой шаг, что её ждёт множество молитв и размышлений, но Синтия всегда казалась мне практически святой, и я не очень удивилась. Мы сели на деревянную скамью и спросили мнение сестры Моники Джоан.
– Как вы считаете, могу я стать монахиней?
– Только Господь знает. Призывают многих, но избирают немногих, дитя моё.
– А что привело вас к религиозной жизни?
– Конфликт между добром и злом. Вечная битва между Господом и дьяволом. Я пыталась противиться, но зов был слишком силён.
Монахиня уставилась на воду. Мне хотелось услышать продолжение.
– И что, выхода не было?
– Для меня – нет. Для остальных всё может быть по-другому. Необязательно быть монахиней, чтобы сражаться с дьяволом. Важно встать на сторону ангелов.
– Вы верите в дьявола? – спросила я.
– Глупое, безмозглое дитя! Разумеется, верю. Взгляни хотя бы на то, что творили нацисты во время войны, и ты увидишь работу дьявола.
Ужасы войны тогда были ещё живы в памяти каждого человека.
Она оскорблённо отвернулась, бормоча под нос: «Бессмысленные вопросы!», но затем обратилась к Синтии, уже гораздо нежнее:
– Испытай себя, дитя моё. Ты станешь постулянткой, затем пройдёшь новициат. Время покажет, истинно ли это призвание. Это непростая жизнь, и тебя всегда будут преследовать сомнения. Просто держись Бога.
Упоминание нацистов заставило меня вспомнить рассказ сестры Джулианны. В Германии, вскоре после войны, в 1945 или 1946 году, было создано общество лютеранских монахинь, которые посвятили себя молитвам о прощении их соотечественников. Женщины вели аскетичную жизнь, как можно более приближённую к условиям концентрационного лагеря: минимум пищи (монахини практически голодали), минимум одежды, никакой обуви, никакого отопления зимой и никаких кроватей – только соломенный матрас и тонкое одеяло. Они жили так во имя искупления грехов других. Религиозное призвание не было мне близко. Я размышляла о грехе, вине, искуплении, очищении, религии и других абстрактных вещах, когда сестра Моника Джоан вдруг резко встала.
– Здесь неглубоко, – объявила она. – По-моему, здесь нельзя утонуть.
– В середине глубоко, – заметила я. – Там ходят торговые баржи.
– Но ведь здесь видно дно. Смотрите, видны камни.
– Это только у берега, и сейчас отлив. В середине очень глубоко.
– Не верю. Посмотрим!
Прежде чем мы успели остановить её, она с неожиданной прытью подбежала к каналу и вошла в него по щиколотку.
– Говорю же! – воскликнула она торжествующе. – Все эти рассказы о том, как люди топились в канале – это всего лишь выдумки.
И она сделала ещё один шаг в глубину.
– Возвращайтесь! – кричали мы с Синтией, тоже залезая в воду, но сестра оказалась проворнее нас.
– Не глупите! – воскликнула она и шагнула вперёд. Перепад глубины в канале был довольно резкий, и она скрылась под водой.
Мы с Синтией были не единственными, кто бросились её выручать. Тем воскресным днём прыгнули в канал, не раздеваясь, не менее дюжины местных жителей. Впрочем, нам не стоило волноваться. Стало ясно, что сестра Моника Джоан отлично плавает. Её ряса не сразу пропиталась водой и некоторое время плавала вокруг, словно крылья огромной чёрной птицы. Монахиня держала голову высоко, и чепец плыл за ней, словно экзотический плюмаж.
Всё бы ничего, и сестра благополучно доплыла бы до берега, если бы не трое бравых молодцев, которые с энтузиазмом бросились на помощь с противоположного берега. Они заловили монахиню и поплыли с ней обратно.
– Нет! – закричала я. – Давайте к нам, сюда!
Все вокруг, включая плывущих, начали наперебой выкрикивать указания. Мы понимали, что если спасатели вытащат сестру Монику Джоан на тот берег, она не сможет перебраться на мост. Но они то ли не слышали, то ли не понимали наших воплей и с героическим видом тащили её на середину канала. В этот момент их перехватил какой-то огромный мужчина, который плавал, словно олимпийский чемпион, – он отвесил оплеуху одному из юношей, притопил другого, подхватил протестующую монахиню и поплыл с ней к нам.
Не спрашивайте, как мы добрались до Ноннатус-Хауса. Это было мучительное и трудное путешествие. Воспоминания путаются – как мы раздевали сестру Монику Джоан, пытаясь прикрыть, как вокруг толпились промокшие люди и давали ценные советы, как мы думали, во что её одеть, как кто-то отдал нам дождевик, кардиган, детскую шаль, как мы искали её туфли. Пловец вместе с ещё одним мужчиной дотащили сестру до Коммершиал-роуд. Она по-королевски восседала на их скрещённых руках, гордо выпрямив спину, словно регулярно окуналась в канал. Видимо, после этого кто-то остановил грузовик, потому что я помню, как сестру Монику Джоан усаживали туда и устраивали её поудобнее. Она величественно поблагодарила мужчин, и те так и порозовели от удовольствия.
