– Надо дать ему больше времени, – сказал я Майку.
– Хорошо, пойду тогда перекурю, – ответил он.
Спустя двадцать минут мы попытались снова. Двадцать джоулей – разряд! На этот раз маленькое тельце подпрыгнуло на операционном столе, и фибрилляция прекратилась. Сердце начало биться, однако удары были слишком слабыми. Зловещий знак, но у нас в запасе имелись препараты, чтобы взбодрить сердце Кирсти.
Разряд в двадцать джоулей на маленькое тело ребенка – жуткое зрелище. Но если разряд поможет, у врачей еще есть шанс заставить сердце работать.
Я попросил Майка начать вливание адреналина и велел перфузиологу снизить мощность насоса АИК, чтобы в сердце осталось немного крови. Таков рабочий регламент в операционной – прямо как в армии. Когда тебе что-то нужно от коллеги-врача, ты его об этом просишь, в то время как техническому персоналу отдаешь приказы. Если начнешь приказывать анестезиологам, они пошлют тебя куда подальше, а сами займутся чем-нибудь другим.
Пока Майк с перфузиологом трудились над тем, чтобы улучшить биохимический состав крови, я не сводил взгляда с беспомощного сердечка Кирсти. С новой коронарной артерией было все в порядке: она нигде не перекручивалась и не кровоточила. Впервые левый желудочек получал насыщенную кислородом кровь под тем же давлением, что и остальной организм. Между тем сердце по-прежнему напоминало перезревшую сливу и почти не билось. Более того, ужасно протекал митральный клапан. Хотя я сам только что дал указание качать кровь еще полчаса, в действительности я считал, что сердце уже не спасти. Грандиозная операция – мертвый ребенок.
Разумеется, я не стал делиться своими мыслями с остальными. Моя команда не раз спасала безнадежных, казалось бы, пациентов, и сейчас все рассчитывали, что я помогу и этой девочке. Мой же собственный энтузиазм начал угасать. Я попросил оператора ненадолго прекратить съемку, потому что никаких изменений в ближайшее время не предвиделось, и предложил Кацумате занять мое место за операционным столом, чтобы мне удалось хоть немного отдохнуть. Я снял хирургический костюм и перчатки и вышел в наркозную позвонить. Майк последовал за мной.
– Вы сможете починить митральный клапан? – спросил он.
– Не думаю. Я попрошу Арчера предупредить родителей.
Я плюхнулся на стул и взял телефонную трубку. Одна из медсестер любезно поставила передо мной кофе и тарелку с пончиком. Дотронувшись до меня рукой, она почувствовала, как по моей шее течет холодный пот.
– Я принесу вам сухую рубашку, – сказала она.
Пять минут спустя Арчер спустился в операционную из отделения для приема амбулаторных больных.
– Подумал, что у тебя могут быть проблемы. Я могу чем-нибудь помочь?
– Взгляни на эхокардиограмму, – сказал я. – Восстановленные участки в порядке, но желудочки слишком слабы. Еще и митральный клапан пропускает кровь. Если так продолжится, не обойтись без внешнего насоса.
Полный мочевой пузырь дал о себе знать, и я отлучился в уборную. Когда я вернулся, мой мозг снова взял происходящее под контроль, уже ни на что не отвлекаясь, а мне как раз требовалось максимально сосредоточиться. Мог ли я сделать хоть что-нибудь, чтобы все исправить? Хорошие идеи стремительно заканчивались.
Левый желудочек был расширен, покрыт рубцами и к тому же принял форму шара, а не эллипса, как должно быть в норме. От такого перекоса митральный клапан раскрылся и теперь не мог самостоятельно закрываться. Пока левый желудочек усердно старался перекачивать кровь и доставлять ее по всему организму, более половины крови утекало обратно к легким. В ходе операции функция сердца всегда временно ухудшается, но в случае с Кирсти ухудшение казалось непоправимым. Я лишь надеялся, что сердце отдохнет, пока работает аппарат искусственного кровообращения. Этого не произошло.
Я вернулся в операционную, вымыл руки и поменялся местами с Кацуматой. Он ничего не сказал, но явно упал духом – все было понятно без слов. Я попросил Майка начать вентиляцию легких и сказал перфузиологу подготовиться к постепенному отключению аппарата. Отныне сердцу Кирсти предстояло взять кровообращение на себя, иначе девочка умрет прямо на операционном столе. Мы смотрели на экран кардиомонитора, надеясь увидеть, как поднимается ее артериальное давление. Оно ненадолго повысилось до половины от своего нормального значения, но быстро упало, когда насос окончательно отключили.
– Снова подключим? – спросил Кацумата.
Наблюдая за тем, как на экране эхокардиографа трепыхается левый желудочек, перфузиолог возразил:
– А стоит ли?
На самом же деле он спрашивал: «Ее уже не спасти, так ведь?» Я пока не был готов сдаться. Наша неудача означала бы смерть маленькой девочки и вселенское горе для ее родителей.
– Давайте подключим и подержим еще полчаса.
Затея была сомнительной, так как длительное подключение к аппарату искусственного кровообращение всегда снижает шансы на успех.
Родители Кирсти ждали новостей в детском отделении, и Арчер отправился их предупредить. Когда мы вызвали его обратно, Бекки настояла на том, чтобы прийти вместе с ним к дверям операционной. Невозможно передать словами, что чувствует мать в подобных обстоятельствах. Я понимал только одно: совсем скоро у нее на руках может оказаться истощенное, бездыханное тело ее ребенка. Следовало ли сказать ей, что сердце девочки пострадало слишком серьезно, что диагноз надо было поставить несколько месяцев назад и что Кирсти подвела наша перегруженная система здравоохранения?
Вот как сама Бекки позднее описала свои чувства, пережитые в тот день, в дневнике:
«Каждый час доктор Арчер приходил к нам. Спустя где-то четыре часа мне показалось, что все складывается хорошо. Кирсти собирались отключить от аппарата искусственного кровообращения, а затем перевезти в реанимацию. Я сбегала в столовую, чтобы захватить сандвич, но на обратном пути наткнулась на медсестру, которая меня разыскивала. Она сказала, что доктор Арчер ждет меня наверху. Я обрадовалась и спросила, нормально ли прошла операция. Можно ли нам увидеть Кирсти? Медсестра выглядела очень серьезной и сказала, что нам следует поговорить с доктором Арчером. Она вела себя очень дружелюбно и профессионально, но я заподозрила, что что-то не так.
Когда я вернулась в комнату, доктор Арчер с мрачным выражением лица попросил нас присесть. Он объяснил, что, несмотря на старания операционной бригады, сердце Кирсти не хотело работать после отключения аппарата. Хирурги продолжали сражаться за ее жизнь, но дела были совсем плохи. Мы могли ее потерять.
Потом он сказал, что его ждут. У меня голова пошла кругом. Помню, чувствовала себя так, будто изрядно выпила. Это не входило в наши планы. Мы надеялись, что наше терпеливое ожидание будет вознаграждено и все закончится хорошо, ведь именно так происходит с другими.
Потом доктор Арчер вернулся. Он сказал, что очень сожалеет. Хирурги испробовали все, что можно. Он пообещал договориться, чтобы мы смогли подержать Кирсти и попрощаться с ней. Я не могла смириться с мыслью, что в следующий раз увижу ледяное тело. Моя малышка была такой теплой и мягкой. Чудесный запах, шелковые волосы, горячие пухлые щечки. Я думала о том, что вид моей холодной, безжизненной девочки разобьет мне сердце. Это может показаться странным, но это чувство было очень сильным.
