Старик подался вперед.
— Но я — лесничий, а они убивают людей, Билл. И если ты на их стороне, то ты с Дикими, но не с людьми.
— Если Дикие не ограничивают мою свободу, может, я и с ними. — Билл взял еще хлеба. — У нас снова появились союзники, Гарольд. Пойдем со мной. Мы сможем изменить мир. Мне бы очень хотелось иметь надежный тыл, брат. Признаюсь, у нас есть несколько по–настоящему сложных дел. Одно из них — священник, и он хуже некуда. Ты считаешь меня жестоким?
Гарольд засмеялся.
— Черт подери, брат, я слишком стар. На пятнадцать лет старше тебя. И если уж на то пошло… Я лучше останусь со своим господином.
— Как ты можешь быть таким слепцом? Они угнетают нас! Забирают наши земли, наш скот, унижают нас…
— Оставь эти россказни для мальчишек, Билл. Против того, кто попытается меня унизить, найдется шестифутовый лук из тиса и верная стрела. Но это не значит, что я должен предать своего господина, который, к слову, лично обеспечивал пропитанием нашу деревню, в то время как другие голодали.
— Ну да, иногда хозяева хорошо обращаются со своим скотом.
Они посмотрели друг на друга, и оба одновременно ухмыльнулись.
— Значит, в этом году? — поинтересовался Гарольд.
Билл рассмеялся.
— Верно. Вот, дай мне руку. Я ухожу со своими мальчишками в леса и земли Диких. Может, еще услышишь о нас.
Он поднялся, и его длинный плащ на миг приоткрыл грязно–белое одеяние.
Гарольд обнял брата.
— У реки я видел следы медведя, это огромная самка с детенышем. — Он повел плечами. — Редкость для этих мест. Остерегайся ее.
Билл задумался.
— Береги себя, дурень, — произнес Гарольд и хлопнул брата по плечу. — Смотри, чтобы тебя не сожрали ирки и медведи.
— В следующем году, — напомнил Билл и удалился.
ЛИССЕН КАРАК — КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ
Многие мили Гельфред вел их вдоль реки по дороге, которая все больше сужалась, становясь трудноразличимой. Наконец они проехали место, где сражались с виверной. Дальше дорога и вовсе исчезла. Больше не было полей, последняя крестьянская хижина давно осталась позади, и капитан уже не чувствовал запаха дыма в прохладном весеннем ветерке, который теперь отдавал лежалым старым снегом. Настоятельница не преувеличивала. Люди уступили эти земли Диким.
Иногда Гельфред слезал с лошади, доставал из–за пояса короткий жезл с серебряным набалдашником, четки и возносил молитвы, по одной за раз, затем торопливо возвращался в седло. Еще он клал на землю перед собой усохшую, усеянную шипами ведьмину стрелу, и она указывала направление, словно мечущаяся на поводке собака.
После этого они ехали дальше.
— Ты выслеживаешь чудовищ, полагаясь на тарабарские забубоны? — спросил капитан, нарушая затянувшееся молчание.
Они ехали гуськом по хорошо различимой тропе с сильно примятыми старыми листьями, однако вскоре и ее не стало. По всем признакам выходило, что они в землях Диких.
— С Божьей помощью, — ответил Гельфред и глянул на него, ожидая очередной остроты. — Мои познания указывают не на чудовище, теперь я выслеживаю человека или людей.
Красный Рыцарь скорчил гримасу, но решил промолчать насчет Бога.
— Ты чувствуешь их силу непосредственно? Или идешь по следу, как собака?
— Хотелось бы получить разрешение на покупку нескольких собак, — сказал Гельфред. — Хороших собак. Аланов, бладхаундов и гончую или двух. Я все же егермейстер. И если это так, то не отказался бы от денег, собак и нескольких слуг, но не из разведчиков или солдат.
Гельфред говорил тихо, на командира не смотрел, сосредоточившись на изучении земель Диких, так же как и сам Красный Рыцарь.
— О какой сумме идет речь? — поинтересовался капитан. — Люблю собак. Давай заведем собак! — Он улыбнулся. — А еще мне нравятся соколы.
Гельфред резко, до хруста в шее, повернул голову, отчего его лошадь вздрогнула.
— Неужели?
Красный Рыцарь захохотал. Его смех разнесся по лесу, словно звук трубы.
— Ты. верно, думаешь, что сражаешься против сатаны, не правда ли, Гельфред?
Он покачал головой, а когда повернулся посмотреть на егеря, тот уже спрыгнул с лошади и указывал на что–то среди деревьев.
— Святой Евстахий! Все молитвы ради этого знака! — воскликнул он.
За оголенными ветками мелькнула белая вспышка. Капитан развернул лошадь — задачка не из легких на узкой тропинке между древних деревьев — и вздохнул.
Старый олень не был белоснежным — это бесспорно, поскольку он был темнее видневшегося под его ногами клочка снега. Шерсть скорее цвета овчины, теплого белого, со следами долгой зимы. Но все равно он был белым, а его ветвистые рога с шестнадцатью отростками указывали на то, что это взрослый самец: величественный, высотой в холке не уступающий лошади. Старый и благородный и, по мнению Гельфреда, знак, посланный свыше.
Олень смотрел на них с опаской.
Для Красного Рыцаря это было существо из Диких. От его благородной головы исходила осязаемая сила — толстые нити, которые, словно паутина, в воображаемом царстве заклинаний связывали великолепное животное, землю, деревья и окружающий мир.
Капитан на мгновение зажмурился.
Олень развернулся и пошел прочь, копыта застучали по мерзлой земле. Затем он посмотрел назад, ударил копытом по жухлому снегу, перепрыгнул через повалившиеся стволы вечнозеленых деревьев и исчез.
Гельфред опустился на колени.
Капитан осторожно поехал между деревьями, поглядывая на ветки над головой и на землю, пытаясь призвать свою способность видеть в эфире, но в то же время борясь с этим искушением, как поступал всегда, когда сердце билось быстрее обычного.
Олень оставил следы. Красный Рыцарь посчитал это обнадеживающим знаком. Он без труда отыскал место, где стояло животное, и последовал за отпечатками туда, где оно повернулось и ударило копытом по снегу.
Его скаковая лошадь шарахнулась в сторону, и капитан погладил ее по шее и тихо произнес:
— Тебе не понравился тот зверь, правда, милая?
Подошел Гельфред, ведя свою лошадь в поводу.
— Что ты видел? — сердито спросил он.
— Белого оленя. С крестом на голове. Похоже, ты тоже его видел.
Капитан пожал плечами, егерь покачал головой.
— Но как ты смог увидеть?
Красный Рыцарь рассмеялся.
— Эх, Гельфред, неужели ты действительно уверовал в собственную святость? Может, передать девам из Лонни, что обет целомудрия тобой уже принят? Кажется, припоминаю одну черноволосую молодушку…
— Зачем ты все время святотатствуешь?
