С такими вопросами, твердо и спокойно, капитан отправлял к настоятельнице.
На третий день к закату кладовые были до отказа заполнены зерном. И еще один мешок лежал у подножия горы на дороге, ведущей к крепости, где сорвалась и вдребезги разбилась телега. После этого все повозки, едущие вниз или вверх, привязывали веревками к стальным катушкам у ворот, а главные ворота оставались весь день открытыми.
На рассыпанное зерно падали с неба птицы, чтобы полакомиться на неожиданном пиру, а лучники под руководством Гельфреда ловили их сетями.
Крепость была настолько заполнена людьми, что некоторые мужчины и женщины вознамерились переночевать на покрытых соломой каменных плитах, невзирая на вечернюю прохладу. Внутренний двор был освещен множеством факелов, по центру полыхал костер, оранжевый свет от языков пламени которого касался донжона, башен и окон дормитория. Курицы — сотни несушек — носились по двору и горному хребту за воротами. У подножия скалы копались в отбросах порядка двух сотен свиней. Монастырский загон для овец, расположенный рядом с восточной стеной, был тоже переполнен живностью. В лучах заходящего солнца из верхних покоев настоятельницы можно было заметить отблески от доспехов дюжины солдат и стольких же лучников, которые гнали еще тысячу овец из восточных деревень.
Капитан внимательно наблюдал за патрулями, овцами и процедурой закрытия главных ворот. Он проследил за угловатой фигурой Бента, когда огромный лучник менял стражу на донжоне, проходя по всему периметру и расставляя по местам сменщиков. То было необходимое действо, поскольку оно производило впечатление на сельских жителей, которые за всю жизнь не видели столько вооруженных до зубов солдат.
Красный Рыцарь вздохнул.
— Через час девственница лишится невинности, а землепашец проиграет в кости свою ферму.
— Твои мысли поглощены девственницей? — поинтересовалась настоятельница.
— Да нет, мне пока не до столь прозаических забот.
Капитан продолжал наблюдение, на его губах играла улыбка.
— Хочешь сказать, все из–за твоего беспокойства? Должно быть, оно вызвано тем, что на нас до сих пор никто не напал, — заметила настоятельница.
Капитан сжал челюсти и покачал головой.
— Лучше выглядеть круглым дураком, над которым будут смеяться все солдаты в Альбе, чем быть осажденным этими тварями. Я не знаю, где они сейчас или почему они позволили нам укрыть всех желающих. Когда у меня мрачное настроение, я начинаю думать, что под нашими стенами сделаны подкопы или у них здесь куча шпионов… — Он взмахнул рукой, словно отгоняя подобные мысли. — Но на самом деле я могу лишь надеяться, что они знают о нас так же мало, как и мы о них. Позавчера нас было легко застать врасплох, а теперь, если страх не сломит нас, мы сможем продержаться целый год.
Красный Рыцарь взглянул на ее взволнованное лицо. Она повела плечами.
— Сколько тебе лет, капитан?
Было заметно, что вопрос ему неприятен.
— Сколько осад ты видел? — продолжила она. — Скольких Диких убил?
Настоятельница резко повернулась к нему и сделала шаг вперед, словно наступая.
— Я — дочь рыцаря, капитан. Знаю, подобные вопросы задавать невежливо, но видит Бог, я заслуживаю ответа.
Он прислонился к стене, почесал подбородок, уставившись в никуда.
— Я убил больше людей, чем чудовищ. Был на одной осаде, но если начистоту, то мы прорвали сопротивление в первый же месяц. И мне… — Он повернул голову и посмотрел ей прямо в глаза. — Мне двадцать.
Она фыркнула — не то удовлетворенно, не то презрительно.
— Но вы догадывались об этом. — Он отошел от стены. — Я молод, однако пять лет провел в бесконечных войнах. А мой отец…
Пауза затянулась.
— Твой отец? — тихо спросила она.
— Известный рыцарь, — едва слышно закончил он.
— Я доверила оборону малолетке, — произнесла настоятельница, поджав губы в насмешке над собственной глупостью.
— Малолетке с войском первосортных наемников. И сказать по правде, во всей Альбе нет лучшего капитана. Я знаю, что делаю. Видел все это и делал раньше, а еще изучал, в отличие от остальных представителей моей породы. Я изучил труды их всех: Маврикия, Льва, Никифора Фоки и даже Вегеция
[52]. Позвольте заметить, уже слишком поздно менять решение.
— Знаю, — согласилась настоятельница. — Я боюсь.
Она выпила вина и неожиданно взяла его за руку.
— Мне пятьдесят, и я никогда не была в осаде.
Отпустила его руку, закусила губу.
— Ты боишься?
На этот раз за руку ее взял он и поцеловал.
— Всегда. И всего. Моя мать сделала из меня труса. Она внушала мне весьма настойчиво опасаться всего. Начиная с нее. Ну как? Вы становитесь моим духовником, — криво усмехнулся он. — Я — настоящий знаток борьбы со страхом и считаю, что лучшая школа храбрости — это трусость.
Невольно она улыбнулась.
— Как остроумно. Иди прочь!
[53]
— Я так устал, тяжело встать даже со стула.
Они рассмеялись, и их непринужденная беседа продолжалась, пока не закончилось ее вино и его тоже. Наконец настоятельница спросила:
— Чего ты боишься больше всего?
— Ошибиться, — ответил он и засмеялся над собственными словами. — В отличие от людей в этой крепости, Диких я не боюсь.
— Ты хвастаешься?
Красный Рыцарь смотрел на пламя в камине.
— Нет, — вздохнув, произнес он. — Мне нужно проверить караульных. Сегодня я предпринял кое–что весьма рискованное, и мне необходимо убедиться, что люди готовы. Вы знаете, что наши враги используют животных для слежки за нами?
— Да, — едва слышно прошептала настоятельница.
— Знаете ли вы, миледи, что–нибудь еще? Что–нибудь, что поможет вашему слишком молодому капитану защитить эту крепость?
Он наклонился к ней. Она отвела взгляд.
— Нет.
Красный Рыцарь со звоном поставил чашу на дубовый сервант.
— Я открылся вам.
— Давай лучше сначала разберемся с нашими войсками, — с вымученной улыбкой произнесла настоятельница. — Иди и проверь своих караульных. Несколько раздутых тайн к осаде не имеют никакого отношения.
