Объектом изучения И. С. Кузнецова было сибирское крестьянство 1920-х годов, а основным методом анализа — сравнение традиций и изменений (которые он описывал преимущественно в негативных тонах) в крестьянской психологии. И. С. Кузнецов рассматривал отход от религии в 1920-е годы, анализировал процессы деформации трудовой этики и усиления уравнительных устремлений и стереотипов классовой вражды. Все эти факторы, по мнению историка, стало объективной предпосылкой становления в стране сталинского режима
[87]. Для Т. П. Мироновой также характерно исследование общественного сознания крестьянина Европейской России в рамках анализа традиционности/инновационности его основных свойств. Изменения в крестьянском сознании, по ее мнению, были обусловлены двумя процессами, протекавшими в крестьянской среде в 1920-е годы: 1) оживление общины; 2) активное идейно-политическое вторжение государства в жизнь деревни. Эти влияния были причиной внутреннего конфликта в сознании крестьян, результатом которого стало изменение прежде всего политических стереотипов и установок крестьянства. Перемены в этой сфере, по версии московской исследовательницы, имели скорее позитивный оттенок. Т. П. Миронова отмечала рост активности жителей села, их правосознания, изменения представлений о высшей власти — ее десакрализацию крестьянской массой. Итогом этих процессов стало уничтожение к концу 1920-х — началу 1930-х годов «социального типа личности крестьянина традиционного общества»
[88]. Возможно, Т. П. Миронова несколько преувеличила позитивные сдвиги, поскольку сегодня такой вывод представляется нам дискуссионным.
Несколько иная модель анализа предложена в небольшой книге С. В. Ярова «Крестьянин как политик». Автор не пытается вычленить традиционные и новые ментальные структуры в сознании крестьянства, не берется оценивать их изменения как позитивные или негативные. Более важным для него было скорее понять общие для крестьян коды мышления и поведения. В итоге С. В. Яров пришел к заключению о низкой политизации крестьянской жизни, аморфности и неопределенности представлений крестьян об институтах власти в 1917–1918 годах
[89].
В целом 1990-е годы были временем благоприятного синтеза традиций отечественной историографии и достижений мировой исторической науки. Своеобразным научным итогом этого десятилетия стало появление на рубеже 1990-х — 2000-х годов ряда монографий, которые и сегодня в значительной степени определяют горизонт будущих исследований в области изучения социокультурных аспектов истории России XX века
[90].
Несомненно, следует упомянуть те немногочисленные обращения к социально-психологической тематике, которые были осуществлены отечественными историками непосредственно на материале 1930-х годов. Одним из первых к изучению общественного сознания жителей советской России в сталинский период обратился С. А. Шинкарчук
[91]. Его книге был свойственен определенный налет публицистичности, характерной для многих исторических работ первой половины 1990-х годов. Тем не менее автор, на основании значительного количества архивных источников, предпринял попытку реконструировать политические настроения различных социальных групп советского социума (рабочих, крестьян, интеллигенции) на протяжении всего периода 1930-х годов. Основная причина устойчивости большевистской власти, по мнению исследователя, заключалась в аполитичности советского общества, уставшего от войны и разрухи предшествующего периода. Вместе с тем выводы С. А Шинкарчука носили слишком общий характер и концентрировались главным образом вокруг темы отношения народа к политическому режиму. Другим автором, на протяжении двух последних десятилетий изучающим представления советских граждан о мире за пределами СССР, является известный московский историк А. В. Голубев
[92]. Для понимания эволюции массового сознания населения СССР в 1930-е годы особенно важны его наблюдения о сокращении каналов поступления информации об окружающем страну мире и усилении цензурных ограничений, о создании информационного пространства, сформированного в основном официальными СМИ.
В 1990-2000-е гг. появился ряд диссертаций, в которых исследуется реакция крестьянства на жесткое государственное вмешательство во внутреннюю жизнь деревни
[93]. Несмотря на то обстоятельство, что исходной категорией для Э. В. Гатилова является понятие «менталитет», для Б. О. Воронкова — общественное сознание, а для М. В. Левковой — социальный протест крестьянства, в основе всех трех диссертаций лежит традиционная для отечественного крестьяноведения схема анализа. Все три названных автора сходятся в мысли о том, что государственная политика в 1930-е годы оказала разрушающее влияние на традиции сельского мира, стала главным фактором трансформации жизненного уклада деревни и вызвала к жизни разнообразные формы крестьянского протеста. Подобный вывод можно встретить и в диссертациях, посвященных трансформации крестьянской психологии в период коллективизации
[94]. Другой проблематике посвящена докторская диссертация Н. Б. Барановой, выполненная в духе «тоталитарного» подхода
[95]. В основе этой работы лежит мысль о том, что господство тоталитарного государства зиждится на монополизации информационного пространства официальной идеологией. Средством такой монополизации может выступать создание различного рода идеологических концептов (мифов, по терминологии автора), которые затем внедряются в массовое сознание. Характеристика основных мифов советской культуры 1930-х годов (мифы о «новом человеке», «светлом будущем», коллективе, вожде, герое, «классовом враге» и «рае социализма»), а также практики их внедрения в массы и стали предметом исследования Н. Б. Барановой. Итогом этой мифологизации общественного сознания, по мнению исследовательницы, стало «упрощение личностной структуры», когда «человек искусственно задерживался в своем личностном и духовном развитии»
[96]. Выводы Н. Б. Барановой несколько дополняет — в отдельном сюжете о концепте коллективизма — диссертация ее ученицы Н. А. Володиной
[97]. Наконец, одной из лучших работ в области изучения социально-психологических аспектов истории 1930-х годов, как нам представляется, является диссертация С. И. Быковой, посвященная проблеме политических представлений горожан Урала
[98]. Активно используя различные антропологические теории, она анализирует политику как социокультурное явление. По мнению С. И. Быковой, для советской политической культуры был характерен особый хронотоп, в котором прошлое и настоящее не имели самостоятельной ценности. В такой культуре смысл человеческой жизни определялся ее устремленностью в будущее. Эта особенность, по мнению уральской исследовательницы, имела два следствия: 1) формировала определенные маркеры для обозначения категорий социальной стратификации («бывшие», «новые» люди); 2) создавала новую этическую систему, в которой обесценивались ценности частной жизни. В итоге эти базовые предпосылки привели в 1930-е годы, с одной стороны, к появлению культа вождей и героев, а с другой, обусловили формирование в общественном сознании зловещего образа «врага народа», тем самым в какой-то мере способствуя эскалации репрессий. Суммируя вышесказанное, мы можем заключить, что несмотря на появление в 1990-е — 2000-е годы ряда интересных исследований, посвященных различным сюжетам социокультурной истории, так или иначе характеризующих те или иные стороны политического сознания крестьянства 1930-х годов, его комплексный анализ так и не стал предметом глубокого научного анализа.
