3. Восприятие крестьянством политической пропаганды в 1937 году
Сегодня 1937 год ассоциируется прежде всего с апогеем сталинских репрессий. В таком качестве он оказался вписан не только в учебники истории, но и в самосознание российского общества, став значимым, хотя и мрачным, «местом памяти» нашего социума. Этим обусловлены и многочисленные обращения исследователей к этой исторической вехе, и неоднозначность их оценок. В 2002 году в научной печати появилась статья московского историка Ю. Н. Жукова, в которой он доказывал, что Сталин и его соратники готовили конституционную реформу в СССР. Последняя, по мнению Жукова, предполагала демократизацию выборов в советы и партийные органы. У планировавшейся реформы, по его утверждению, было немало противников среди партийных деятелей, и первоначально инициированные Сталиным репрессии касались только узкого круга этих лиц. Однако опасавшиеся реформы широкие круги партийной номенклатуры (среди которых, по мнению Жукова, были и региональные лидеры) якобы перехватили инициативу и развернули массовые репрессии. В результате последующих событий конституционная реформа была забыта, а партократия фактически победила Сталина
[229]. С Ю. Н. Жуковым полемизирует И. В. Павлова, оспорившая в своей статье практически все его выводы. Исследовательница утверждала, что «самая демократическая в мире» сталинская конституция не имела ничего общего с реальной жизнью, выборы в Верховный Совет не могли изменить политического строя в СССР, поскольку этот орган имел декоративный характер, репрессии начались задолго до 1937 года, а региональные руководители, осуществляя репрессивную политику на местах, исполняли прямые указания Политбюро
[230]. С этими доводами И. В. Павловой в этом вопросе можно согласиться, однако ее объяснение также не дает ответа на вопросы: почему вообще стали возможны репрессии? как советское общество реагировало на эту политику? Сам же спор, развернувшийся на страницах журнала «Вопросы истории», свидетельствует о противостоянии в отечественной науке тоталитаристких и ревизионистских — в их российском, несколько политизированном прочтении — оценок сталинской политики 1930-х годов.
К настоящему времени существует большой комплекс литературы, посвященной сталинской репрессивной политике
[231]. В частности, опубликован ряд принципиально важных работ о практике реализации печально знаменитого приказа № 00447 о начале так называемой «кулацкой» операции НКВД
[232]. В этих работах опровергается ряд прежних оценок «большего террора». Прежде всего тезис о том, что крестьянство лишь наблюдало за репрессиями против представителей партийной бюрократии, местной власти и колхозной администрации. Современные исследователи показывают, что до 60 % арестованных в 1937–1938 годах были крестьянами. В частности, по данным Г. Ф. Доброноженко, на территории Северного края в ходе «кулацкой операции» было арестовано 4790 «бывших кулаков», что составляло 53 % от всех репрессированных в ходе этой акции НКВД
[233]. Еще одним важным выводом современной историографии стало заключение о том, что репрессии были инициированы высшим руководством страны.
Последнее, правда, не снимает вопрос об осознанном или неосознанном соучастии крестьян в репрессивных акциях власти. Собственно, такого соучастия от крестьян добивалась и сама власть, организуя кампании по «мобилизации бдительности». В связи с этим важное значение для нашего исследования имеет ряд эпистемологических посылок, высказанных С. Коткиным
[234]. Во-первых, предложение сместить фокус исторического анализа с вопроса о причинах и методах осуществления репрессий на условия, определившие возможность эскалации государственного насилия. Во-вторых, мысль о высоком значении политического языка в формировании репрессивных настроений среди части общества. Усвоение и использование крестьянами норм политического языка власти, так или иначе, включало их на уровне повседневности в борьбу с «вредительством» и «врагами».
Вопросы идеологической пропаганды в зимне-весенний период 1937 года, если судить по документам, несколько раз становились предметом обсуждения на заседаниях бюро Северного краевого комитета ВКП (б). Так, 11 февраля был поднят вопрос о состоянии политической агитации на Емцовской тракторной базе, где, по мнению краевого начальства, идеологическая работа находилась не на высоте. Бюро пришло к решению о необходимости широкого разъяснения массам новой советской Конституции, доклада И. В. Сталина «О проекте Конституции СССР» на VIII съезде Советов СССР и «итогов процесса антисоветского троцкистского центра»
[235]. Примерно такие же требования были высказаны и на заседаниях бюро 7 марта и 3 апреля в ходе обсуждения вопросов об «извращении Сталинской Конституции в Емецком районе» и политической агитации на сплаве в навигацию 1937 года
[236]. Помимо этих решений, в ряде секретных писем и телеграмм местным парторганизациям краевое партийное руководство потребовало организовать разъяснительную работу по изучению материалов судебного процесса над «антисоветским параллельным троцкистским центром», широко публикуемых в периодической печати. По мысли организаторов этой кампании, «изучение материалов процесса должно способствовать повышению революционной бдительности трудящихся масс, развертыванию самокритики и разоблачению заклятых врагов народа — троцкистов, зиновьевцев и их союзников правых отщепенцев». 19 марта 1937 года отдел пропаганды и агитации уже отчитывался перед своим руководством о проделанной в этом вопросе работе
[237]. Отдельным циркуляром председателям райисполкомов было предписано проверить наличие на подведомственных им территориях объектов, носящих имена троц-кистов-зиновьевцев и прочих «врагов народа», и, если таковые имелись, срочно изменить их
[238]. Наконец, отдельная агитационная кампания была связана, по всей видимости, со смертью Г. К. Орджоникидзе — «железного наркома, крупнейшего деятеля нашей партии, бесстрашного болыневика-ленинца». Целью этой кампании, судя по документам, должно было стать «сплочение своих рядов вокруг ЦК нашей партии и тов. Сталина и выполнение всех хозяйственных и политических задач»
[239].
