Среди разного рода упреков, звучавших в крестьянских «письмах во власть», сюжетно можно выделить несколько групп. Пожалуй, чаще всего крестьяне сетовали на то, что сельсоветы нарушают классовый принцип политики советского государства. По роду своей деятельности сельсоветы занимались распределением налогового бремени среди жителей деревни. Величина последнего еще с 1920-х годов зависела от принадлежности хозяйства к той или иной имущественной группе. В 1930-е годы в силу повсеместного осуществления раскулачивания отнесение хозяйства к числу зажиточных могло иметь для крестьян фатальные последствия. Поэтому нет ничего удивительного, что они сравнительно часто обращались в различные властные инстанции с просьбой о пересмотре социальных категорий. Житель деревни Кувшиново Приозерного района в 1930 году, обращаясь к Сталину с просьбой разъяснить классовую политику, сообщал вождю: «Бедняков проводит с/совет, иной бедняк много крепче середняка»
[345]. В другом случае крестьяне Великоустюгского района
В. Беричевский и С. Замараев сходным образом — как ошибочные — оценивали действия местного сельсовета. «Им [крестьянам. — Н. К.] прямо говорят, что за ними нет ничего предосудительного, кулацкого, но говорят вы переросли середняцкие хозяйства и вот вам твердые задания», — писали они. Используя сталинскую терминологию, они называли местных совслужащих «загибщиками», то есть фактически упрекали в искажении норм государственной социальной политики
[346]. Аналогичным же образом как «антисредняцкий перегиб» оценивал отнесение своего хозяйства к категории зажиточных житель деревни Сурковской Вожегодского района М. С. Куперов
[347]. В том же духе, указывая, что «местные власти здорово пересаливают на местах», писал в Окружной земельный отдел об отнесении своего хозяйства к кулацким крестьянин деревни Попчиха Ф. В. Спиряков
[348]. Подобного рода обращения с легкостью можно продолжить, но и приведенных примеров вполне достаточно, чтобы показать, что функция осуществления социальной политики государства в деревне в понимании крестьян оценивалась как норма деятельности сельсовета. Более проблемным представляется другое. Исходя из данного типа источников, вряд ли можно точно сказать, действительно ли крестьяне оценивали описываемые ими «перегибы» как нарушения данной функции, или же это была их расчетливая стратегия разрешения собственных проблем. Однако в любом случае именно понимание сельсоветов как части аппарата власти открывало для них саму возможность поиска подобных несоответствий.
По мнению крестьян, сельсоветы несли ответственность за обеспечение сельской местности товарами. В 1930-е годы, когда прилавки сельских магазинов в большинстве своем оставались пустыми, отсутствие товаров селяне связывали с нерадивостью служащих низового звена соваппарата
[349]. Другой нормой функционирования сельсоветов, с точки зрения крестьян, была функция контроля над земельными и лесными угодьями на данной территории: наделение землей единоличников, разрешение земельных споров, борьба с самопорубками леса, организация лесозаготовок
[350]. Более важным нам представляется все же иной момент. Иногда к числу задач деятельности сельсоветов крестьяне относили не только административно-хозяйственные вопросы, но и вопросы непосредственно производственного свойства (то есть те, решение которых, по идее, должно было находиться в ведении колхозов и других хозяйственных субъектов в данной местности). Так, А. И. Шорохов из Междуреченского района уверенно писал в ЦК ВКП(б), что сельсовет принимает и изменяет планы посевной кампании
[351]. В другом случае на одном из деревенских собраний житель Хоробрицкого с/совета Емецкого района М. М. Ла-духин, выступая, указывал на бездействие сельсовета как одну из причин затяжки уборочной кампании
[352]. Пожалуй, наиболее подробно указанный вопрос рассмотрен в письме жителя деревни Корошаево Приозерного района А. М. Пирогова в краевой комитет ВКП(б) в 1933 году
[353]. Утверждая, что территория их сельсовета смогла бы стать «житницей Севкрая», автор письма рисовал картину полнейшей бесхозяйственности, царящей в этой местности: запустение колхозной земли, сокращение поголовья скота, снижение урожайности. Причины последнего он видел в невнимании к агрокультуре. С искренним сожалением А. М. Пирогов пишет о том, что навоз с общих дворов, вместо того чтобы вывозить на поля, выбрасывают и удобрение пропадает зря. При этом всю ответственность за творящиеся безобразия он возлагал на руководство сельсовета, а не колхоза, что, кажется, было бы логичнее. Однако представление о хозяйственных функциях сельсовета соответствовало действительности сельской жизни 1930-х годов. М. Н. Глумная, проанализировавшая характер взаимоотношений между сельсоветами и колхозами на Европейском Севере в 1930-е годы, отмечала, что колхозы почти повсеместно являлись объектами административного воздействия со стороны сельсоветов. По ее данным сельсоветы активно вмешивались в колхозные дела — от наложения производственных штрафов до назначения (и соответственно снятия) на должности
[354]. Возможно также, подобное расширение хозяйственных функций сельсоветов в представлениях крестьян Русского Севера объясняется практикой функционирования крестьянской общины — в предшествующий коллективизации период, — которая занималась не только распределением земельных ресурсов, но отчасти и регулированием собственно хозяйственной деятельности крестьян
[355]. Вероятно, в условиях упразднения общины часть прежних ее функций переносилась крестьянами на сельсоветы. Этому способствовала обстановка нестабильности колхозного строительства, не позволявшая крестьянам в начале 1930-х годов оценивать нарождающиеся колхозы как устойчивый институт общественной жизни села.
