Батюшка кольцом трижды запечатлел крест на Санином лбу и огласил:
– Обручается раб Божий Александр рабе Божией Клавдии, во имя Отца, и Сына, и Святага Духа, аминь!
После чего и окольцевал жениха, а затем кольцом трижды начертал крест и на лбу побледневшей невесты:
– Обручается раба Божия Клавдия рабу Божию Александру…
Возложив перстни на десницы обручающихся, трижды их поменяв с руки жениха на руку невесты и наоборот, священник напомнил реченное в Святом Писании:
– Господи Боже наш, отроку патриарха Авраама сшествовавый в средоречии, посылая уневестити господину его Исааку жену, и ходатайством водоношения обручити Ревекку открывый. Сам благослови обручение рабов Твоих, сего Александра, и сея Клавдию, и утверди еже у них глаголанное слово: утверди еже от Тебе святым соединением… Перстнем дадеся власть Иосифу во Египте; перстнем прославися Даниил во стране Вавилонстей; перстнем явися истина Фамары; перстнем Отец наш Небесный щедр быст на Сына Своего: дадите бо, глаголет, перстень на десницу Его, и заклавше тельца упитаннаго, ядше возвеселимся…
Саня и Кланя враз, словно единой головой, вспомнили о том, что сосед, – у Сани рука не подымалась на доморощенную овцу, – заколол тельца упитанного, и сейчас свеженина, сваренная в чугунном казане, томится в русской печи; всем гостям хватит, когда под черёмухой накроют стол, когда зарыдает и заликует Санина гармонь.
А пока дьякон возглашал ектенью: молился за Великого Господина и отца нашего Святейшего Патриарха Алексия II, за богохранимую страну Российскую, за властей и воинство её, за всех христиан и…
– Ещё молимся о рабах Божих Александра и Клавдию, обручающихся друг другу…
Клирошане трижды поклонно отголосили:
– Господи, помилуй.
«Аще убо хотят в тожде время венчатися, входят во храм со свещами возжженными, предыдущу священнику с кадильницею, и поющу псалом…»
* * *
Мирной ектеньёй скрепилось обручение и грянуло венчание: с горящими свечами замерли жених с невестой у святого аналоя, где батюшка, бряцая кадильницей, откуда дымом клубился сладчайший ладан, пел псалом царя Давида, а клирошане, припеваючи, славили Бога:
– Блажени вси боящиися Господа…
– Слава Тебе, Боже наш, славаТебе…
Из Давидова псалма в разум невесты, а по жизни уже детной бабы, запали царские словеса: «Жена твоя яко лоза плодовита, во странах дому твоего… Сынове твои яко новосаждения маслична, окрест трапезы твоея…» Душу былой книгочеи и книгохранительницы до нервной дрожи потрясала горняя мудрость божественных творений; мало того, Клавдию умиляли до слёз даже вычитанные или услышанные на литургии церковнославянские местоимения и союзные слова, вроде аз, есмь, паче, паки, наипаче, иже, еже, еси, аще, се, несть, зело, лепо, мя…; и в речи былого советского библиотекаря рухнула словесная дамба, и в речь вольно влились ходовые библейские обороты: вроде притча во языцех, за други своя, на сон грядущий, ничтоже сумняшеся, глас вопиющего в пустыне, возвращается ветер на круги своя, метать бисер перед свиньями, устами младенца глаголет истина… Клавдию дивило, что у Сани, хотя и, случалось, прислуживал батюшке в алтаре, речь как была деревенской, так деревенской и осталась; и Клавдию иногда потешало, как муж деревенским поговором толковал про любовь Онегина к Татьяне, а ныне толкует Библию.
Сотрясением души и рассудка стало для Сани Святое Благовествование от Марка, где евангелист глаголит: «Когда наступила суббота, Он начал учить в синагоге; и многие слышавшие с изумлением говорили: откуда у Него это? что за премудрость дана Ему, и как такие чудеса совершаются руками Его? Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли, между нами, Его сестры? И соблазнялись о Нём. Иисус же сказал им: “Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своём и у сродников и в доме своём”». Возликовал пожизненный плотник, когда уяснил, что и сам Иисус Христос в земном житии тоже был плотник; и возомнил мужик: де и ремесло плотницкое свято, святей хлеборобного. Ведала Клавдия: «Жена да убоится мужа», но перечила Сане: мол, Христос речет крестьянским говором…
Клавдия по юности, подвывая, читала Пушкина и Тютчева, Ахматову и Цветаеву, теперь привадилась вслух, с былым подвывом читать псалмы, восхищаясь живописными образами; а иногда, слыша незримые звончатые гусли, пела, услаждаясь царской речью: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе, но в законе Господни воля его, и в законе Его поучится день и нощь. И будет яко древо, насажденное при исходищих вод, еже плод свой даст во время свое, и лист его не отпадет, и вся, елика аще творит, успеет. Не тако нечестивии, не тако, но яко прах, егоже возметает ветр от лица земли. Сего ради не воскреснут нечестивии на суд, ниже грешницы в совет праведных. Яко весть Господь путь праведных, и путь нечестивых погибнет…»
Из женщины с вузовским дипломом обратившись в деревенскую бабу, – нет худа без добра, Клавдия и Христа в Его земном житие причисляла к сословию крестьян, правда, Саня, потомственный плотник, горделиво уточнял: из ремесленных крестьян, из плотников, а крестьяне, как она вычитала у сельского писателя, будучи «от креста» и «Христа» – выражали земные и небесные мысли не мертвецки учёным языком, но образным и притчевым, а образы, как Иисус Христос в поучениях и заповедях, брали из крестьянской и природной жизни: «Уже бо и секира при корени древа лежит: всяко древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает, и в огнь вметаемо…»; «Его же Лопата в руце Его, и отеребит гумно Свое, и соберет пшеницу Свою в житницу, плевелы же сожжет огнем неугасающим»; «Се изыде сеятель, да сеет… И сеющу, однова падоша при пути, и прийдоша птицы и позобаша ея; другая же падоша на каменных, иде же не имаху земли многи, и абие прозябоша, не имаху глубины земли. Солнце же взсиявша, привянувши: и не имаху корения, изсохша. Другая же падоша в тернии, и взыде терние, и подави их. Другая же падоша на земли доброй, и даяху плод…»
Вдохновенно, прихватывая ночи, отрывая очередное чадо от молочных сосцов, Клавдия лет за пять осилила Псалтырь, а ранее Святое Писание, и в их горнем сиянии помещичья литература, которой служила верно и азартно, вдруг показалась пустобайной, а то и порочной, воспевающий страсти земные, что даны князем тьмы на погибель душ. Уныло оглядывая книжные полки в родной библиотеке, Клавдия ныне жалела лес, что нещадно пластали на книжную бумагу, но для души всё же оставила книги избранных писателей, про кои могла воскликнуть по-пушкински: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет…», «…и милость к падшим призывал…», и «…муза, (здесь) послушна Богу…» К сему книгочейная страсть, а с нею и былые туманные мечтания сгинули в истовой материнской жалости к чадам, ибо жалью жив человек…
Когда две глухие двери, сшитые из гладко струганных сосновых досок, утаивали детские голоса, когда ночной тишью опускались с небес сокровенные вечера, когда слетала с души пыль, скопленная за день, и душа посвечивала ласково и тихо, Саня с Кланей сумерничали в горнице; посиживали рядом, говорили ладом, судили-рядили о семейных заботах-хлопотах, и всё впереди виделось ясно и заманчиво.
