Парочка притаилась за углом правления, подслушивая разговор мужиков. А какие разговоры?! Конюх, тыча корявым пальцем в странную вывеску, ругался:
– Всё по-новому да по-новому, а когда по-доброму?.. Это чо же деется на белом свете, Громобоюшко?! Эт какой же варнак эдаку срамотишу-то повесил?! Был же «Илья Муромец», тёзка твой, а теперичи… тьфу! – конюх смачно плюнул через левое плечо, где бес незримо утёр плевок с хари. – Тьфу!.. Без бутылки и не вышепчешь.
Бригадир горячо, запальчиво пояснил:
– Какой варнак? Дак наш варнак выкамариват – Продайземля Варнак Горыныч, присидатель, чтоб у его рог на лбу выскочил!.. Совсем с ума сдурел…
Конюх, вздыхая, согласно покивал головой:
– Насчёт присидателя я, Илья, так скажу: был же мужик как мужик. Безбожник, конечно. Любил крепко выпить, хайло распазить, а так вроде и ничо. Но-о, паря, как в Америку скатал, вроде подменили мужика – рехнулся. То ли от породы был чурка с глазами, то ли на его в Америке хомут одели – извередили нашего Варнака, порчу навели… Вот у него, паря, и чешется всё в колхозе на американский лад переладить.
– Во-во, колхозников разогнать, а колхоз прихватизировать… фармазон же. Но мы его в правлении маленько поучили… орясиной
[171], которой ворота подпирают и людей угощают. Ты же, дед, слыхал, как мы Варнака поучили… Едва, паря, оклемался. Притих вроде. Затаился…
– А лицом-то, паря, стал пошибать на президента нашего и ревёт похоже. Губан такой, ничо ему, паря, не скажи; рявкает, как зверь, и волком зырит… Да-а-а, носили лапчи, надели шляпчи… Деньги есть – Иван Петрович, денег нет – паршива сволочь… Да это ишо, паря, Бухло, причиндал евойный, сомущат Варнака насчёт Америки. Из одной квашни вышли… Наш Конский Врач по женским болезням давно уж в Америку лыжи навострил… Громобоюшко, а что это за птица эдакая: Ален Даллес?.. Балбес на избу залез…
– Не, паря, не балбес, хмырь американский. – Бригадир осерчало махнул рукой в сторону Америки. – Удумал, волчара, Россию угробить…
– Во-во, я и почуял, палёным пахнет, американец дак…
Бригадир, о чём-то подумав, вдруг озарённо хлопнул себя по лбу:
– Я чо думаю, Мартемьян Иваныч, а не устроить ли нам деревенский бунт?..
– Бунт?! – конюх испуганно выпучил глаза, разинул рот в диве, но потом форсисто подбоченился, выгнул петушиную грудь и, горделиво откинув голову, глянул в сторону Америки грозным оком. – Эт мы могём!.. Эт мы махом…
– Для почина скинем-ко мы, дед, поганую вывеску… – Бригадир содрал со штакетника «Алена Даллеса» и велел деду заховать подальше, чтоб Варнак не надыбал.
– Припря-ачу, ни одна собака не учухает.
– Но куда черти «Муромца» заховали?
– Не переживай, Ильюша, счас и «Муромец» будет. Я же, паря, вынюхал, куда ее сунули. Присидатель с Конским Врачом орудовали…
– Ну ты, дед, цэрэу
[172] ходячее.
– Слава богу, не лежачее… цэрэу?.. Бери повыше – гру
[173]…
Бригадир поморщился:
– Ладно, дед, хва языком трепать, тащи-ко вывеску.
Конюх, ухватив «Алена Даллеса», не по летам прытко посеменил в конторский двор, примыкающий к бараку с тыльной стороны. На отшибе двора, заросшего колючим пыреем и лиловым чертополохом, чернел сколоченный из горбыля ветхий сарай, примыкающий к дровянику. Вернулся дед Бухтин с вывеской, где на крашеном листовом железе матёрыми буквищами было начертано: «Скотоводческий колхоз имени Ильи Муромца».
– Эх, по мне дак имени бы Сталина, – вздохнул бригадир.
– Оно бы, Ильюша, и ладно… Да лучше гусей не дразнить. Пока… Дак, опять же, нам, деревенским, Илья Муромец поближе будет – из крестьян же; это уж потом, паря, – казачий атаман… А упокоился в пещере Киево-Печерской, в святом чине ангельском…
– Это ишо чо за чин?.. Не слыхал, паря…
– Монашеский…
– А-а-а… – Бригадир удивлённо и почтительно глянул на деда Бухтина. – Ишь ты, вон оно чо… И откуль прознал? Вот те и дед Бухтин…
Конюх с лукавой скромностью потупил глаза:
– Книжечки почитывам… Ты же, паря, в клубе Есенина читал, и мы почитывам…
– Ладно, книгочей, тащи молоток и гвозди, старое имя приколотим…
– Айн момент, Ильюша, будут гвозди, будет молоток.
Конюх опять завернул за угол и притащил из сарая молоток и гвозди.
– Так присобачим, хрен оторвут… – посулился бригадир, поигрывая молотком. – Подержи-ко, дед…
Конюх покрестился на Илью Муромца – преподобный же:
– Ну, святый отче Илия, моли Бога о нас, грешных…
Когда приколотили к штакетнику новую вывеску, довольно оглядели дело рук своих, и конюх опять перекрестился:
– Господи, благослови… Может, Ильюша, и наладится жизнь; может, и заживём по-божески, по-русски…
А тем временем козел Борька подсматривал из-за угла и осудительно мотал рогами:
– От две чумы красно-коричневы…
Коза Ада брезгливо поморщилась:
– У лохов фишку клинит…
* * *
А мужики, налюбовавшись на «Илью Муромца», чинно уселись на лавку подле палисада, и бригадир, развернув гармонь, заиграл, запел:
Я в Америке бывал,
Всяку нежить повидал.
Оттуль кикиморы и воры
Сеют по миру раздоры…
Конюх озорно похлопал по груди, по бокам, вроде приплясывая сидя, а потом ворчливо укорил бригадира:
– Вот ты, Ильюша, меня попрекашь, дескать, я байки заливаю, когда пошла такая жись, хоть помирай ложись… А и сам, вижу, с гармошкой не расстаёшься. Спишь с гармошкой…
Бригадир стеснительно улыбнулся:
– Ага, подле стенки баба, посередь – гармонь, а я с краю. Посреди ночи проснусь да и сыграю… Ты, дед, телевизер-то глядишь?
Конюх фыркнул:
– Какую холеру там глядеть?! Скотобойню?.. Кровь из телевизера хлещет, как из ведра… А то – кобели да сучки и собачьи случки… Моя внучка с бывшим зятем, студенты-археологи, с университета загадку притащили: без окон, без дверей, сидит в горнице еврей. Отгадай?
– Сдаюсь, – досадливо отмахнулся бригадир.
– Телевизер, паря… Тараторку сочинил про телевизер. – Конюх жиденьким, сиплым голоском задиристо вывел:
Телевизор – сотона,
Америка проклятая —
Развратили молодёжь,
Ни в чём не виноватую…
– Но хошь вестя-новостя-то глядишь?
