Бригадир с удивлением и восхищением оглядел мелкого конюха:
– Ишь ты, дед Бухтин!.. И борода лопатой, и ума палата. Тебе бы, дед, не навоз убирать, а в Думе заседать…
Конюх досадливо отмахнулся:
– Мне и при конях ладно… Перво-наперво, Ильюша, ночку надо выбрать, чтоб теме-е-ень, хошь глаз коли…
– А это ишо почо?
– А чтоб американцы нас со спутника не углядели. А то шарахнут сдуру, как по Ираку, або Сербии, дак, паря, и костей не соберёшь.
Бригадир опять подивился конюховой сметке:
– Ишь ты, всё прикинул. Вот тебе и дед Бухтин, вот тебе и баешник-бодяжник
[190].
Конюх скромно опустил глаза долу:
– Бодяжник бодяжнику не ровня. Один балагурит для потехи, чтобы зубы мыть, а другой грусть-тоску разгонит и уму-разуму научит.
– Ладно, дед, поведём Демократку к Соколу. А там уж чо будет, то и будет. Либо сена клок, либо вилы в бок.
– Ничо-о, Бог не захочет – и прыщ не вскочит. – Дед Бухтин перекрестился.
* * *
Поздним вечером бригадир и конюх вошли в конюшню – и оторопели: на столе четверть самогона и закуска; у Демократки губы накрашены сиреневым цветом, грива стоит дыбом, сама крупом вихляет, будто в её холщовые лосины крапивы напихали, и ревёт лихоматом, вроде по-аглицки поёт. А козёл Борька… дурак дураком… перевернул помойный таз и наяривает по дну берёзовой колотушкой, а рядом коза Ада вихляется под Борькин барабанный бой. Короче, не конюшня, а дом кверху дном… Бригадир увидал бедлам и аж весь остолбенел; стоит как столб вкопанный и одно лишь молвит:
– Ну, кобыла, а! Ну, Демократка!.. Нагляделась видиков. Образ жизни ведёт… шалава… Кого ты орёшь, как сумашедчая?! Кого ты базлашь лихоматом, башка мякинная?!
А Демократка пуще заревела под Борькин бум:
Я буду плакать и смеяться,
Когда усядусь в «мерседес».
Американ бой,
Возьми меня с собой!
– Это она американского жеребца поминат, Де Билл который, – пояснил конюх бригадиру, и тот плюнул через левое плечо, где незримо крутится-вертится анчутка беспятый
[191].
– Ты, Демократка, как пень в поле, дурная, хошь и тело нагуляла… Да ты же, мякинная твоя голова, эдаким крупом «мерседес» в лепёшку раздавишь. И этого… дурака американского… и того раздавишь, как клопа…
– Оне же малахольны, эти самые американцы, – пояснил конюх. – А ты же у нас дева – о! В воротья не пролазишь. Да с твоими телесами, девча, токмо на завалинке сидеть. Орехи щёлкать. А ты «мерседе-ес»… А лучше, дева, пойдём к Соколу. Окрутим вас ладком и мирком…
– Почо тебе Де Билл американский?! – завершил беседу бригадир.
Взвыла Демократка благим матом:
– Чума красно-коричнева!.. Не смей оскорблять Америку! Ноне свобода и сплошная демократия. Ко мне Де Билл американский едет… Бойфренд… А ваш Сокол – сталинист и монархист, чума красно-коричнева!.. У его вся родова из белой конницы.
– Ах ты, курва с котелком!.. – осерчал бригадир. – Ты у меня, дика барыня, счас по-другому запоёшь. Извадили тебя – талдычили: эли-итная, эли-итная… Совсем из дуги выпряглась… Я тебе такую чуму покажу, век будешь помнить.
– Не сме-ете, – заблеял козёл Борька. – Права кобылы нарушаете. Я буду в Америку писать…
– Дак это ты её, дуру, подучил. От, обормот, а! Сам баламут и народ баламутишь. Права захотел?.. На, получай!..
Подхватил бригадир совковую лопату, чем навоз выкидывали, и ка-ак саданул Борьке по рогам, тот аж на задние копыта сел и глаза удивлённо вылупил. А как очухался, опять заблеял:
– Права козлины нарушашь. Вот как в «нату» напишу, да как пригонят «голубые каски» в ваш колхоз поганый, так от вашего колхозу одне пеньки останутся.
Взбеленился бригадир и опять схватился за совковую лопату. Тут бы козлу Борьке и смертушка, да успел ноги в горсть и дёру вслед за козой Адой.
– А теперичи, милая, за тебя возьмусь, отбуцкаю берёзовым дрыном, и вся дурь вылетит, – посулил бригадир кобыле и долго чикаться не стал, ухватил ремённые вожжи… благо не дрын – и давай охаживать Демократку, учить уму-разуму; учит да ещё и приговаривает: – Толк-то есть, да не втолкан весь.
Вот и втолкал весь. Отбуцкал, так с её дурь махом и слетела, вместе с нашлёпкой американской; шёлковая стала… Оно, конечно, по-первости воем выла. А бригадир ишо и подразниват:
– Поплачь – дам калач, повой – дам другой.
И конюх приказывает:
– Батожье – древо Божие: терпеть можно.
– Ты, дед, расчеши-ка ей пакли, а то они у ей, что кочка на болоте. Да помаду свекольную сотри, чтоб Сокол не испужался…
И хотя Демократка сперва противилась, все же конюх крупным гребнем расчесал кобылью гриву, холстиной утёр морду и довольно оглядел гнедуху:
– О, теперичи и на лошадь похожа, а то была чисто блудня вавилонская, прости господи…
Поревела-поревела Демократка, да и утихомирилась. Деваться некуда. Взяли мужики её под уздцы и повели к жеребцу Соколу…
* * *
Конюх потом вспоминал:
– Повели мы Демократку к Соколу, а ночка, паря, тёмна-тёмна, хоть мажь на сапоги заместо дёгтя. И спутник американский низко над колхозом спустился. Высматриват, змей летучий, чо в колонии творится. Видит, зашевелились, а чо удумали, разобрать, паря, не может. Да… Психует, лампами моргат. Того гляди перегорит ишо…
Бригадир погрозил спутнику кулаком:
– У-у-у, тарелка хренова!.. Дождёшься, шайка банная. Вот бердану-то
[192] почищу, картечью заряжу, дак и сшибу тебя, керосинка лешева…
На бригадировы глаза вывернулся берёзовый сук, Громобой подхватил сук, прицелился в спутник, вроде из ружья, нажал курок, и послышался бывалому солдату вой падающего самолёта и взрыв…
А конюх по-житейски рассудил:
– Вот, паря, многим эти тарелки видятся… которы неопознанны, американски, НЛО звать… А по мне дак с кашей бы тарелка опустилась. С гречневой… Или чо, у тарелок летающих кишка тонка, чтоб с кашей… с гречневой?..
Бригадир прижал палец к губам и покосился на конюха страшными глазами:
– Тише, дед, не бухти!.. Не дай бог, высмотрит… А то, в сам деле, шарахнет, как по Сербии… Устроит нам Ирак, бандюга…
