Елизар, вообразив, сколь нервотрёпки доставил замордованной чиновнице, вяло махнул рукой:
– Делайте что угодно…
И случилось же, в журналистскую шатию-братию, освещающую сабантуй малых народов, угодила Елизарова дочь, пославшая записку по мобильному телефону: «Папа негодяи вырезали твою статью из альманаха сейчас Новаку дам в морду катит бочку на тебя…» Елизар невольно засмеялся, живо вообразив, как дочь, махоня с задорно-курносым носом, пытается заушить долговязого и горделивого Исаака Новака, почтенного сибирского учёного, чистейшего поляка, что похаживал в синагогу и костёл.
* * *
Книжные беседы притомили, и для полного счастья Арсалан – анлгоман, меломан, битломан – врубил портативный магнитофон, и ватага «битлов», от коих сходил с ума мир… безумный, безумный, безумный мир… любострастно запела:
Is there anybody going to listen to my story
All about the girl who came to stay?
She's the kind of girl you want so much it makes you sorry
Still you don't regret a single day
Ah, girl, girl, girl.
– Арсалан, ты великий меломан, битломан, англоман, переведи нам, диким, о чём битлы стонут?.. От похоти?.. От наркотиков? – съязвил Елизар, коего миновала повальная зараза студенческой поросли – пристрастие к модным англоязычным песням. Елизар в отрочестве и юности любил лишь народные песни, любил до слёз, ликующих и опечаленных, и за народную песню, как народную душу, мог глотку перегрызть насмешнику.
Арсалан, высокомерно и снисходительно оглядев деревенского валенка, перевёл песню, похоже, зная на зубок вольное переложение на русский язык:
Кто подскажет, как мне быть и что мне делать с нею.
Я влюбился, на свою беду!
Не жалею ни о чём и обо всем жалею,
а уйду – и вовсе пропаду…
Ах, девушка, девушка, девушка…
Когда Арсалан по-русски поведал песню, Елизар фыркнул, разочарованно покачал головой:
– И от такой муры битломаны дуреют?! «Жили у бабуси два весёлых гуся…» – и то мудрёнее…
Ухом не поведя в сторону Елизара – дикарь Арсалан толковал песню:
– Глубокий вдох в припеве символизировал либо тяжёлое сладострастное дыхание, либо долгую затяжку. Битлы пристрастились к марихуане и стали ловко вставлять в свои песни намёки на наркотики. Партию бэк-вокала исполняли Пол Маккартни и Джордж Харрисон, ритмично напевая один и тот же слог. Они должны были петь «dit-dit-dit-dit», но ради шутки спели «tit-tit-tit-tit», что по-английски – сиська…
– Я не понимаю молодёжь… – старчески проворчал неуёмный Елизар.
– А ты кто, дед? – усмехнулся Тарас.
– Не понимаю, как они слушают… тех же битлов, если в английском дуб дубом. Вроде нас… дикарей, – насмешливо глянул на Арсалана.
– Вроде вас, – уточнил тот.
– Сенька, бери мяч
[81], – так в устах Елизара, якобы, на аглицкий лад, прозвучала благодарность Арсалану. – А давайте, братцы, споём русскую народную…
– Русскую народную, блатную, хороводную… Зачем русскую?! Можно и бялорускую. – Ягор подгрёб гитару, покрутил колки, побренчал и, томно укрыв глаза долгими ресницами, взыграл и запел:
Вы шуміце, шуміце
Надамною, бярозы,
Калышыце люляйце
Свой напеў векавы.
А я лягу-прылягу
Край гасцінца старога,
На духмяным пракосе
Недаспелай травы…
– Егор, дай-ка мне, гитару, – попросил охмелевший и осмелевший Елизар и, несуразно бренча, вдруг, на диво компании, затянул по-латыни:
Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus!
Post jucundam juventutem,
Post molestam senectutem
Nos habebit humus!
Vivat Academia!
Vivant professores!
Pereat tristitia,
Pereant dolores!
Pereat diabolus,
Quivis antiburschius
Парни слушали латынь, вытаращив глаза от удивления… и когда, подлец, вызубрил песнопение древних студентов?! Потом Ягор протянул руку:
– Ну, ты, бурсак латинский! Верни-ка мой инструмент. – Взяв гитару, проворчал: – Не умеешь играть – не мути воду… Лучше споём-ка, братцы, из вагантов
[83]. – И громко запел, ёрнически подражая Давиду Тухманову, модному о ту пору:
Во французской стороне,
На чужой планете,
Предстоит учиться мне
В университете.
Вот стою, держу весло,
Через миг отчалю.
Сердце бедное свело
Скорбью и печалью…
Бражка, утомлённая латынью, ожила, загорланила; Арсалан всплескивал ладонями, Елизар колотил банкой в порожнюю бутылку, Тарас бил ладонями в тугое брюхо, словно в бубен, даже сумрачный Баяр повеселел, хлопая в колени.
Тихо плещется вода,
Голубая лента.
Вспоминайте иногда
Вашего студента.
Верю, день придёт, когда
Свидимся мы снова.
Всех вас вместе соберу,
Если те профессора,
Что студентов учат,
Горемыку-школяра
Насмерть не замучат,
Если насмерть не упьюсь
На хмельной пирушке,
Обязательно вернусь
К вам, друзья, подружки!
* * *
Пригубляли чаши за здравие, вершили за упокой… Охмелевший… может, на старые дрожжи плеснул винца… помрачневший Арсалан, обиженно глядя на Елизара, неожиданно изрёк:
– Я знаю, что ты сейчас думаешь.
– О-о-о, старик, ты уже мысли читаешь… И что я думаю?
– Ты думаешь, что я – бурят…
Елизар в недоумении уставился на Арсалана, не умещая в душе его обиду, и все удивлённо затихли. А Баяр, глядя сквозь чёрные очки, усмехнулся:
– Я – монгол, и горжусь, что я монгол. Монголы полмира покорили…
– Наш однокурсник Давид Шолом – еврей, так ему что, вешаться, топиться?.. – вопросил Ягор, отложив сладкострунную.
