– Чо же они, мужики-то, не прижучат спекулянтов?! Чо же на их управы-то не найдут?!
– Боятся, Ерофей Палыч… – жёнка отвечат.
– Тьфу!.. – Ерофей Палыч от досады аж смачно сплюнул. – Тьфу!.. Барахла. Кого там бояться?! Доведись мне… – Ерофей Палыч аж грудь растопоршил. – Дак я бы…
– О-ой, не свисти, – жёнка-то усмехатся. – Сидел бы уж, не чирикал.
– Да?! – Ерофей Палыч гневно прищурился на жёнку. – Посмотрим… Счас увидишь, как я этого барыгу…
Да с этими словами, паря, и полетел по деревне.
А коммерсант о ту пору выгружал из легковушки армянский кондяк и царску водку, а был коммерсант лысый. Тут Ерофей Палыч дерзко подлетел да прямо ему на лысину и… Варнак
[155], конечно… Вытер барыга лысину платочком и говорит:
– Хо-ро-шо, что ко-ро-вы не летают…
А Ерофей Палыч над им кружится и чирикает сердито:
– Да, паря, жаль, что коровы не летают!.. Унавозили бы тя по уши…
Барыга так перепужался!.. Так перепужался!.. Думат, голос с небес. А тут… сто лет будет жить на помине… корова-то мимо и летела… Ага…
Тут коммерсант, даже не умывшись, схватил кондяк и царску водку – да так по уши в назьме и дёру из Боталы. А воробей Ерофей прилетел к жёнке, а та глядит на муженька – наглядеться не может! Герой!..
Сашка Ромашка
Жили в Ботало и русские, и буряты. Жили ладом. Иные переженились промеж себя и родили поболтов – крови поболтаны, и прозвали поболтов гуранами, на манер таёжных козлов. И жил у нас, паря, тракторист гуран – трудяга, каких ноне не сыщешь днём с огнём, а ночью с лучиной. И дородный такой, с чёрными, охальная смоль, густыми волосами, и с лица чернее головёшки… Поминаю его, паря, и диву даюсь: это пошто же ему дали такую улишну кличку – Сашка Ромашка. Он походил на ромашку, как его трактор на цветок василёк. Так его до старости и звали Сашка Ромашка. Ну, Ромашка да Ромашка… Хорошо хоть не Рюмашка. И такой в Ботало жил – Пашка Рюмашка.
А прозвище Ромашка прилепилось к Сашке в школьные годы. Учителка – нездешняя, беженка из Латвии, шибко, паря, изнежена была. И вот как-то вызыват она родителев Сашки, а те летовали и зимовали в степи, баран дак пасли. Скричала она, значит, евойных родителев и говорит отцу:
– Надо вашему Саше почаще голову мыть – пахнет.
Отец Сашки посмотрел на учителку и говорит эдак со вздохом:
– Сашка – не ромашка, Сашку нюхать не надо, Сашку учить надо.
Долетело и до ребячьих ушей про ту ромашку. Вот и прилепилось к Сашке чудное прозвище – Ромашка. Но, опять же сказать, характер у Сашки был как раз в ромашку – тихий, ласковый. А как у нас в деревне с керосином было туго, спать ложились засветло, много они с бабой завели ребятёшек. Их так и звали – Ромашкины робяты.
Таёжные побаски
Диво
…В досельно время я, паря, охотился. Ага… Зверя промышлял. С ружья кормился. Да… Всю тайгу излазил вдоль и поперёк. Но, паря, шибко не люблю, когда байки заливают. Выпьют, наплетут сто вёрст до небёс, и всё лесом. А сами живого зверя в глаза не видали. Один дак заливат: я, бает, охотился в позато лето, дюжину мерлушек
[156] добыл. Бабе на шубу. От, трепло осиново, соврет и глазом не сморгнет… Оне же у нас не водятся, мерлушки-то… Оне же в Америке живут. Я по телевизеру видал…
А на охоте, паря, такое случается, что и без брехни диву даёшься. Да… Вот у меня случай был… вроде о девяносто первом годе. Я о ту зиму соболя промышлял… И прикатили ко мне в зимовье из цирка… аж из московского. Ага… На вертолёте, паря, прилетели. И прямо ко мне… Я же тут по Сибири, почитай, первейший охотник, с «Почётной доски» не слажу. Ага… А наградили меня «Доской почёта» по башке… Башковитый я, паря…
Ладно, короче, ближе к ночи, прилетают ко мне из московского цирка. Прямо в зимовье. Сидим, это, с комиком, чай швыркам… А эти циркачи, паря, с ножом к горлу пристали: добудь им живого медведя – и всё… Десять тысяч посулили. Пять на бочку – задаток вроде. У их денег, как у дурака махорки.
Но и чо, паря, сомустился, клюнул на долгие рубли. Попутал меня леший… Ладно… А невзадолго перед тем надыбал я берлогу – кумушка легла. Медведица, в общем… Но и чо, паря, пошёл будить… Беру жердину покрепше, лиственишну, смолой смазал. Густо смазал-то… Ладно… Замастрячил снасть, пошёл кумушку будить. А циркачи в деревню улетели, в заежке ждут с медведицей…
И вот, значит, пришёл я к берлоге с Туманом, лайка зверовая. Ну, обмёл куржак
[157]. Успела, кумушка, надышала, аж вся дыра-то… цело по-охотницки… снежным куржаком взялась. Ладно, паря, размёл куржак, в цело-то жердину сую. Сую, сую, сую… Проснулась моя бравая да спросонь-то хлоп одной лапой по жердине – лапа и прилипла, хлоп другой – и другая лапа в смоле завязла.
А дальше, паря, дело привышное. Завалил жердину на плечо и повёл Марью Иванну в село. Ежели медведь – Михаил Иваныч, то медведица же – Марья Иванна… Иде-от, дорогуша… как тёлка на поводу. А куда денешься?!
Ладно… И вот, паря, веду Марью Иванну, собаки-и уливаются. В деревне-то. Так и норовят Марью Иванну за пятки ухватить. Марья Иванна огрызатся, а собаки пуще кружат и лают. Ага… Я собак-то шуганул, и дальше топам. А тут сельповская лавка по дороге. Дай, думаю, заскочу, Марье Иванне гостинец возьму – конфеток або пряничков… Хошь и медведица, а тоже вроде баба звериная, до конфет охочая. Привязал Марью Иванну к палисаднику, а сам скоком в магазин. А там, паря, давка. Народу полом, охальны бабы, тут ишо доярки с фермы набежали. Годом на родом средство от перхоти выбросили, а тут ишо и кариес без сахара….
Короче, ближе к ночи, бабы давятся, всем кариес охота. Без очереди не пушшают, дескать, в кои-то веки кариес выкинули… Опять же народ боится, как бы через задний ход не ушло по блату. Бают, спид забросили, весь по начальству разошёлся. Кругом блат, паря… Ладно, занял очередь, стою… И то-око, паря, очередь подошла, слышу, ёкарный бабай, Марья Иванна ревёт. Я ноги в горсть, вылетаю из лавки… Ёкарганэ, Марья Иванна с привязи сорвалась и-и-и вдоль по Питерской подула! Тока пятки засверкали. Но, смекаю, пропал мой калым, плакали мои денюжки горькими слезьми…
А чо вышло-то, мне потом растолмачили мужики… Постаивала Марья Иванна тихо-смирно, никому не мешала. А тут, как на грех, мужики на крылечке сели, бутылку открыли и давай из горла понужать. А мужики, паря, нездешние, к главному охотоведу прилетели изюбрей стрелять… Начальство охальное: сам президент на пару с американским… Дебил Клином, или Убил Клином, запамятовал, паря… А с имя ишо… как его, дай бог памяти… Ворон или Хривой Ворон, леший его знат. И вот, паря, сидят они подле лавки, выпивают. Говорят, встреча без галстуков. Как ишо штаны не сняли, с их бы сталось… Да ладно бы, вино лакали принародно да помалкивали в тряпочку, а то ить шары бесстыжие залили и давай баланду травить. А у их слово да через слово мать-перемать, лаются, как сапожники. А Марья Иванна шибко не любит, когда матерятся. Ладно… Терпела-терпела, да и терпелка вся вышла: сорвалась с привязи, дала президентам по плюхе да и пометелила в тайгу. Там хошь медведи не матерятся. Ага…
