Пфистер не был виновен в серьезной фальсификации, но ему пришлось вернуть полученную премию. Тем не менее подобные маленькие аферы в журналистике встречаются сплошь и рядом, так как вызывают у читателя эффект присутствия, внушают доверие и обеспечивают наглядность. Через год после промаха Пфистера, 10 июля 2012 года, нечто похожее сделал Гериберт Прантл: глава отдела внутренней политики газеты «Süddeutschen Zeitung» и член ее главной редакции рассказал о председателе Федерального конституционного суда Андреасе Фоскуле так, будто побывал у него дома: «Нужно увидеть его за кухонным столом. Нужно увидеть, как он готовит большое блюдо». В действительности же сам Прантл никогда не видел Фоскуле на кухне.
Даже сам Эгон Эрвин Киш, мастер литературного репортажа, именем которого названа премия в области журналистики, не стеснялся немного корректировать реальные события. Например, свое сообщение о шестидневной велогонке («Эллиптическая траектория») из сборника «Неистовый репортер» 1925 года он три года спустя принес в газету Коммунистической партии Германии «Rote Fahne». Чтобы представить статью как актуальный отчет, потребовалось внести крошечные изменения, однако суть осталась той же, и зритель гонки Вильгельм Ханке в 1928 году второй раз получил горестное известие, когда, как и в 1925 году, диктор стадиона сообщил: «Господину Вильгельму Ханке, улица Шенхаузер, 139, нужно идти домой, умерла его жена!»
В практике последователя Киша поляка Рышарда Капущинского, признанного «репортером столетия», можно обнаружить более серьезные отступления от истины. Конечно, его жизнь в качестве корреспондента в Африке, Азии и Латинской Америке была полна приключений, и репортера несколько раз заключали под стражу. Между тем, несмотря на его утверждения, он никогда не оказывался перед расстрелом. Вопреки его словам он также не встречался ни с Че Геварой, ни с Патрисом Лумумбой, однако выдумывал встречи, истории, персонажей и события, чтобы высказать то или иное мнение и сделать нагляднее то или иное положение вещей. Например, в своей книге об Эфиопии «Король королей» он написал, что собачка императора Хайле Селассие мочилась на обувь его подданных, – это было выдумкой, но выражало суть отношения правителя к своему народу. В любом случае, при кажущейся реалистичности описания нужно было читать между строк, потому что на самом деле речь шла о Польше, под императором подразумевался лидер Коммунистической партии Эдвард Герек, а в подданных нужно было видеть членов Центрального комитета. Другими словами, Капущинский корректировал реальность, чтобы привлечь внимание к скрытой истине; при этом он пересекал границу между журналистикой и литераторской деятельностью и из обычного репортера стал превращаться в художника.
Того же самого не удалось достичь Улле Аккерман. В 2003 году была опубликована ее автобиография «В центре Африки». В книге рассказывалось, как 16 лет она работала репортером британского и итальянского телевидения на черном континенте, посещала в тюрьме Нельсона Манделу, встречалась в Сомали с Усамой бен Ладеном, общалась с Иди Амином и оказалась непосредственным свидетелем геноцида тутси в Руанде. Но мнимые впечатления, преподнесенные публике в книге с броским подзаголовком «Дом между раем и адом», оказались небылицей. Каналов, на которые Аккерман якобы работала, не существовало, следов ее репортажей обнаружено не было. Она действительно долгое время жила в Африке, но, видимо, просто импровизировала на тему современной истории. То, что она была дочерью цыгана и представительницы класса крупной буржуазии, по-видимому, также было фантазией. Издательство «Hoffmann und Campe» изъяло книгу из продажи и даже вернуло ее покупателям стоимость издания – 21,90 евро.
Занимался ли Гете плагиатом?
Кто и что такое есть подлинный гений? Правильный ответ на этот вопрос дал Иоганн Вольфганг Гете. «Как мало мы имеем и значим, когда описываем то, чем владеем в самом чистом виде! Мы должны воспринимать и учиться у тех, кто был до нас и кто сейчас с нами. Даже величайший гений, будь он обязан лишь своему я, не смог бы уйти далеко. Но многие очень хорошие люди этого не понимают и со своими мечтами о самобытности блуждают в темноте полжизни», – жаловался Гете своему верному Эккерману 17 февраля 1832 года. В завершение Гете добавил: «Своими произведениями я обязан не собственной мудрости, но тысячам вещей и персон вне меня, предоставивших мне материал, […] и я больше ничего не делал, только воспринимал и пожинал плоды того, что посеяли для меня другие». Уже за семь лет до этого, 18 января 1825 года, Гете подарил своему протоколисту пример из собственной практики: «Да, мой Мефистофель поет песню Шекспира, а почему он не должен этого делать? Почему мне нужно прилагать усилия и изобретать свою собственную песню, если она удалась Шекспиру и в ней было сказано именно то, что нужно?»
Гете говорит о песне из первой части «Фауста», которую поет Мефистофель, играя на цитре
[19]:
Не стой, не стой,
Не жди с тоской
У двери той,
Катринхен, пред денницей!
Не жди, не верь:
Войдешь теперь
Девицей в дверь,
А выйдешь не девицей!
Не верь словам!
Насытясь сам,
Бедняжке там
«Прости, прощай!» – он скажет,
Скажи: «Постой,
Повеса мой,
Пока со мной
Кольцо тебя не свяжет!»
[20]
Кто будет искать такую же песню у Шекспира, разумеется, не найдет ее. Точнее, он найдет только две строки. В пятой сцене четвертого акта «Гамлета» Офелия, за которой ухаживал, которую завоевал, а затем оставил принц Датский, поступив с ней так же, как Фауст с Маргаритой, поет такую песню:
Заутра Валентинов день,
И с утренним лучом
Я Валентиною твоей
Жду под твоим окном.
Он встал на зов, был вмиг готов,
Затворы с двери снял;
Впускал к себе он деву в дом,
Гете использовал последние строки (в английском оригинале: «Let in the maid, that out a maid // Never departed more»), чтобы судьба двух падших девушек «зеркально отразилась одна в другой. «Сочини он «собственную песню», такое было бы невозможно», – объясняет исследователь творчества Гете и защитник Альбрехт Шене в своем комментарии к «Фаусту». О плагиате не может быть и речи: напротив, Гете сделал из заданного нечто новое, и это самое главное. Скорее, стоит сравнивать «Фауста» Гете с драмой Кристофера Марло «Трагическая история доктора Фауста» 1592 года: это позволит выявить сходство в структуре, стиле и языке обоих произведений, а также понять, в чем Гете обошел свой образец.
Сомневаясь в оригинальности творца, во всяком случае, «очень забавно», как выразился Гете в разговоре с Эккерманом 16 декабря 1828 года, выявлять источники, которые он использует: «С тем же успехом можно спросить сытого человека о быках, овцах и свиньях, которых он съел и которые придали ему сил». Частота и решительность, с которыми Гете обращался к этой теме, тем не менее, показывает, насколько она его занимала. При этом, пока зарождающаяся буржуазная эпоха строилась на основополагающих принципах владения и собственности, он отмахивался от таких вещей как от ничтожных: «По сути это неважно, сочиняет ли кто-то сам или берет у других; творит ли самостоятельно или при помощи других, – сказал Гете 17 февраля 1832 года, за месяц до своей смерти. – Главное, иметь большое желание, а также умение и настойчивость, чтобы получился результат». Закончил Гете безразличным признанием: «Все остальное значения не имеет».
