Лесник подходил к зимовью. Милиционер стоял, сунув руки в карманы брюк. Уже Шустов различал щетину на его подбородке и щеках и видел спичку, которую тот перекатывал в зубах.
Лесник подошел, переводя дух.
Семенов молча глядел на него. И Шустов мгновенно увидел в глазах-пуговках особенный блеск, какой-то остервенелый, какой бывает во время драки, и понял, что сейчас Семенов ударит. Напрягся. Семенов выплюнул размочаленную спичку и подчеркнуто вежливо спросил:
— Прогулялся?
Шустов развел руками и с глуповатой улыбкой покачал головой, как бы возражая.
— Подожди, — тихо пообещал Семенов, — сейчас твой начальник еще вернется.
— Он пошел за мной? — быстро спросил лесник.
— А за кем еще? — негромко поинтересовался милиционер.
— Куда? — спросил Шустов.
Милиционер нетерпеливо кивнул в сторону перевала. Шустов набрал воздуха и выдохнул.
— Пойду за ним.
— Куда?! Стоять!
Лицо Семенова сделалось бледным, глаза заволокло какой-то бешеной пленкой. Шустов невольно попятился.
— Никуда не пойдешь, — сказал Семенов.
Он кивнул на вход в зимовье, и Шустов покорно шагнул внутрь. За ним вошел Семенов. Шустов устало опустился на нары, сгорбился. Семенов топтался перед печкой, сцепив руки сзади.
— Да что произошло страшного? — подал голос Шустов. — Я же не нарочно. И мы… еще успеем…
— У меня, — сказал Семенов, крепко блестя зубами, — задание. Я опер, а не турист, ты понял, парнишка?
— Понял, — ответил Шустов миролюбиво.
— Мне ваши заповедные кошки-мышки осточертели. Здесь собаки нужны, а не опера. Бегать по горам и долам.
— Ну, так вышло, — сказал Шустов.
— Вышло дышло. Куда ты поперся? В тетрадку писать? Что ты там вообще пишешь? Записки сумасшедшего? Доносы?.. На тебя самого пора дело заводить, парень. Ты же явный уклонист. А это знаешь, чем пахнет? — спросил Семенов, останавливаясь и наклоняясь к нему. — Реальным сроком. Понял?
Шустов кивнул. Он чувствовал себя попавшим в какую-то западню. Вот так внезапно: из области сияющей свободы в тесный и душный человеческий мирок-морок. А Семенов вошел во вкус. Ему явно это нравилось: нависать над смущенным провинившимся лесником и впечатывать ему в сознание суровые истины.
— Ты зря тут мутишь, — продолжал он, — строишь из себя путешественника или… Джека Лондона! — выпалил милиционер.
И в это время раздался выстрел, совсем недалеко. Семенов быстро глянул в оконце и выскочил наружу. «Эй! Ааа! Он здесь! Здесь, говорю! Пришел!» Шустов покосился на оконце, быстро вытащил тетрадь и сунул ее в свой мешок. Милиционер не входил, ждал лесничего. И Шустов ждал. Лесничий шел долго, очень долго, слишком долго… За это время лесник успел снова вынуть тетрадь и завернуть ее в свой рваный малиновый свитер, подаренный ему на прощание Валеркой, и опять сунуть в мешок. Потом он налил в кружку холодного черного терпкого чая и напился. После ходьбы ему было жарко. Шустов сидел на нарах и готовился к появлению Андрейченко. И внезапно он почувствовал себя тем, кого они все тут искали — эвенком Мальчакитовым, Тунгусом. Вот был такой миг, когда он оглянулся в зимовье какими-то чужими глазами, словно ища прореху, дыру, в которую можно нырнуть.
…Послышались тяжелые шаги, голоса милиционера и Андрейченко. Свет в дверном проеме заслонила фигура. Лесник повернулся. Лицо Андрейченко казалось черным, и вся фигура была как будто соткана из пепла. В руке он держал свое ружье. Из этого ружья был убит Мишка, окончательно понял Олег Шустов. И лесничий сделал это нарочно. Шустов полез было за сигаретами, но передумал, сообразив, что руки будут предательски дрожать.
— Где ты был?! — рявкнул лесничий.
Он свирепо задрал рукав, чтобы посмотреть на часы, отклонил голову, полуобернулся к свету в дверном проеме и выругался.
— Три с половиной часа!.. — Лесничий вдруг запнулся и решительно прошел по зимовью, снял с гвоздя в стене «Карат» в кожаном чехле и вышел на улицу, бросив зловеще: — Сейчас… подожди…
На улице он сказал Семенову, что уже время дневного сеанса связи. Шустов услышал его позывные и ответные хрипы и шумы рации. Он все-таки достал пачку «Орбиты» и закурил, подумав, что с этим вообще-то надо завязывать, лучше зарядку делать, отжиматься, подтягиваться, поднимать гирю, чтобы вот в такой ситуации чувствовать себя, как говорится, стопудово. Он следил за сизым дымком, хорошо видимым на фоне оконца. Снаружи сияло солнце. И он снова подумал, что погода лётная. Но теперь эта мысль только добавила беспокойства. Лётная — значит, надо отправляться в военкомат. Шустов затянулся, закашлялся…
Андрейченко установил связь. Он говорил с центральной усадьбой. Передавал, что в их группе все здоровы. И сейчас они на перевале. Думают возвращаться тем же путем. Но могут выйти и на Южный кордон, если это… необходимо… Прием. Рация зашипела, хрюкнула. Центральный отвечал, что необходимости такой нет, нет, уже нет… И что-то еще невнятно. «Вас не понял! Прием!» — сказал Андрейченко. Центральный снова ответил. Шустову не удалось разобрать, что именно. Послышался удивленный возглас Семенова. Андрейченко отвечал: «Понял! Вас понял!.. Выходим сейчас же. До связи!» Рация умокла. «Вот так-то… Ну и ну…» — сказал Андрейченко. Он снова появился в зимовье и сразу начал собираться. Шустов, докуривая, поглядывал на него. Следом вошел милиционер.
— Где там мой рюкзачок?
Голос его звучал бодро. Он поймал вопросительный взгляд Шустова.
— Все, отбой, — сказал он. — Эвенка нашли.
— Нашли… — откликнулся Шустов растерянно. — А он…
— Жив, жив, говорят, твой тунгус, — подхватил деловито Андрейченко.
— Где его нашли? — спросил Шустов.
— Ты не сиди, рот не разевай, а собирайся, — ответил Андрейченко.
— Не сказали? — снова спросил Шустов, поднимаясь и берясь за свой мешок, который надо было привязать к двум отполированным темным дощечкам поняги с брезентовыми лямками.
Андрейченко сунул «Карат» в свой мешок, оглядел стол, взял кружку, ложку. Посмотрел на лесника и наконец ответил:
— У Светайлы.
— Начальница аэропорта? — уточнил милиционер.
— Что значит кровь, — проговорил Андрейченко, усмехаясь.
— Какая кровь? — насторожился милиционер Никита Семенов.
— Светайла… — бормотал Андрейченко как бы самому себе, качая головой. — Видать, в полет его готовила.
— В какой?
Милиционер Семенов ловил каждое слово Андрейченко и только что не принюхивался. Глазки его пуговки азартно блестели.
— Помоги-ка, — сказал Андрейченко, продевая руки в лямки поняги и никак не попадая в лямку одной рукой.
Милиционер поправил лямку Андрейченко и сам надел свой брезентовый выцветший рюкзачок.
