— Пишут… пишут, — отвечал Шустов, беря ручку чайника старой брезентовой рукавицей, перепачканной сажей, и наливая чай в кружку. — Пишут, что учитель — уважаемый человек. На любом учителе, даже учителе труда или физкультуры, отсветы Учителя.
— В смысле? — спросил милиционер. — Христоса?..
— У них Магомед, — сказал Андрейченко и подул в кружку, — соответствующе.
— Оба с Востока, — сказал Шустов.
— Ну… это… темные люди, — заключил милиционер. — Дикари.
— Ага, похлеще наших эвенков, — сказал Андрейченко, беря сахар, окуная его в чай.
— Нет, — сказал вдруг милиционер, — в эвенках что-то такое есть… Мне приходилось с ними общаться.
— Да что там общаться! — воскликнул лесничий. — Они у нас живут. Вон Кешка со своей Зойкой. И… — он запнулся, — Мишка… жил… или… — Он быстро отхлебнул чая, обжегся и, ругаясь, сморщился. — Падла!.. Кожа теперь слезет с нёба. — Он свирепо посмотрел на Шустова, как будто тот и был во всем виноват. — Спирт ихний кумир, и лень — вот, соответствующе, ихняя особость. Кешка чего с нами не пошел? Племяша спасать от голодной гибели? Да лень ему, и все, — говорил лесничий, ожесточенно глядя в кружку.
— Они следопыты еще те, в тайге им замены нет, — делился своими знаниями милиционер. — В городе — да, не жильцы, как говорится.
— Вот Кешка и не пошел, а он бы тут враз племяша унюхал, по маленькой ворсинке нашел бы, — проговорил Андрейченко и, оскалясь, начал дуть на чай в кружке.
— Я думаю, это вы его из своего ствола подбили, — сказал милиционер. — Мы с Колей дырявили медведицу. Из короткого ствола тут не ошибиться было. А длинный — и дал траекторию такую.
— Это еще неизвестно! — отрезал Андрейченко. — Чего на меня вешать собак. Привыкли, соответствующе…
— Ага, будем еще разбираться, конечно. Нам бы труп найти. А то забежит в болото и потонет. Главную улику унесет.
— Он сам как улика, — проговорил Шустов.
Андрейченко и милиционер посмотрели на него.
— В смысле? — спросил милиционер, морщиня покатый потный лоб с большими надбровными дугами и буравя лесника своими глазенками-пуговками.
— Не знаю, — пробормотал Шустов уклончиво.
— А чего тогда… разводишь, — буркнул Андрейченко.
— Я думаю, — сказал Шустов, — он ни в чем не виноват.
— А кто, сварщик? Кузьмич? — резко спросил Андрейченко.
Шустов пожал плечами.
— Может, и не он.
Из тайги донесся протяжный клик. Все замолчали, глядя в открытую дверь. Клик повторился.
— Лебеди на Верхних озерах, — проговорил Андрейченко.
Снова слушали тайгу. Свет лампы достигал только порога, а дальше уже стояла тьма, синеватая вверху.
— Так и кто это мог, по-твоему, устроить? Пожар-то? — напомнил милиционер, внимательно глядя на Шустова.
— Да откуда я знаю, — нетерпеливо ответил лесник и полез в карман за сигаретами.
— Тунгус, тунгус, по дурости, — убежденно сказал Андрейченко, — соответствующе.
Лицо его было ржавым от света керосинки. Как, впрочем, и лица остальных. Шустов в стекле оконца видел отражение зимовья, лампы.
— Он у тебя и канистру с керосином утащил, — напомнил лесничий.
— Тут уже какое-то намерение, а не глупость, — заметил Семенов. — Кому-то хотел отомстить?
Андрейченко кивнул.
— Кому? — не унимался Семенов, хотя уже все эти вопросы сто раз задавались и Андрейченко, и Шустову, и самому Мише Мальчакитову. Хотя, возможно, именно Семенов в допросах и не участвовал. Вел дело следователь Круглов.
— Всем, — сказал Андрейченко, ставя кружку на стол и отыскивая в кармане висящего плаща папиросы.
— Как это?
— А так, соответствующе, — сказал лесничий и сильно дунул в бумажный мундштук, потом смял его гармошкой и закурил. — Всему поселку.
— Я слышал, его из комсомола хотели исключить? — уточнил Семенов. — Неужели из-за этого обиделся?
— Это ерунда, — сказал Андрейченко. — Чихал он на комсомол. Тунгус и есть тунгус. Да и не исключили бы его. Комсорг Славникова так, попугать хотела. Приструнить, чтоб водку не жрал. Он слово на собрании давал… — Андрейченко усмехнулся. — И остальное воинство, кореша его… тех эл-тэ-пэ
[7] застращали. Оно, может, и пора уже.
— А тогда что же?
— Его обида глубже, соответствующе, — веско проговорил лесничий. — Ему ведь, ну не прямо ему самому, а его родственникам, роду его — все здесь принадлежало. Тунгусы здесь обитали и царили и царя не знали. Ну, где-то там в Иркутске этот, губернатор, соответствующе, казаки, полиция, железная дорога. А здесь — закон-тайга. Сам себе хозяин тунгус. У него олени, берданка, а вокруг соболя прыгают, в море нерпа, на полянках боровая дичь. Летом тунгус к вершинам кочует, зимой спускается обратно, соболя бьет, рыбачит, на своих нартах по Байкалу — ух! — лётает, соответствующе. — Андрейченко закашлялся, глотнул остывшего чая, снова принялся за папиросу. — Ну, чего б так не жить? А тут его, тунгуса, царь и подвинул. Не сам, конечно. А иркутский генерал-губернатор. Погрузил всю братию на баржу и увез вон под Нижний. Тогда Верхнеангарский острог. Родители Мишки уже на рыбозаводе трудились. Для тунгуса это каторга. На свадьбу к брату сами на моторке пошли через море, да тут их и накрыла сармочка-то
[8], соответствующе. Мишка сиротой остался. Дядька Кеша его с собой забрал, когда переезжал в заповедник служить. Рыбозавод был на Ольхоне. Мишкин отец туда бы не пошел ни в жизнь ишачить, если бы жили тунгусы в этой заповедной долине по-прежнему. Соответствующе, он, Мишка, и затаил жабу. Связал завод и заповедник, смерть батьки с мамашей с этими… всеми обстоятельствами, короче. — Андрейченко выдохнул дым, наклонился к печке и сунул окурок в рдяную щель железной печки. — Что тут непонятного, в общем? Соответствующе?
Милиционер подвигал покатыми мускулистыми плечами и проговорил:
— Да как-то… Не сразу врубишься.
— А ты помозгуй, помаракуй хорошенько, — посоветовал Андрейченко.
— Нам необходимы факты, — ответил милиционер сурово. — А… не истории.
— Так история и есть факт, — сказал Андрейченко. — И она у него взыграла, как водочки-то перекушал. Воспламенилась — сперва в его мозгах, соответствующе, потом и наяву. Он после армии здорово квасил. Вон и Олег подтвердит.
Они посмотрели на лесника. Тот молчал, клонил голову.
— Чё-о, паря?! Спишь? — воскликнул Андрейченко и потянулся, хлопнул Шустова по плечу.
