Ступаю на жухлую траву. Корги поднимает голову и встречает меня негромким восхищенным свистом.
– А ты и впрямь наша, а, Синенькая? – Я коротко улыбаюсь, и он кивает. – Ну, тогда пойдем. У Хэппи за неделю ни одной победы. Пусть порадуется.
Сажусь напротив Хэппи. Вид у него серьезный и встревоженный. В середине партии заявляет, что в бесконечном марафоне побед вырвался вперед настолько, что Корги уже никогда его не догонит. Корги играет хорошо, даже против тех, кто знает, что к чему. Если вести счет честно, у Хэппи нет шансов.
Но Корги улыбается, почесывает нос и говорит, что Хэппи не стоит расслабляться.
На дальнем от меня конце столиков начинают партию Лэндон и Йелп. Потом Лэндон идет к Стивену и по пути оказывается рядом со мной. Я уже более или менее решила не рубить сгоряча и допустить, что он, возможно, и не держит в мыслях ничего такого. Может, даже не понимает, что делает, что пугает кого-то. Лучше всего ни во что такое не ввязываться.
Но то вчера. Сегодня, однако, я с удовольствием угостила бы его перцовым спреем, а потому стоит, пожалуй, вернуться к первоначальному плану – избегать. Опершись на плечо Корги, перелезаю через скамейку и потягиваюсь, разгоняя пробравшийся под кожу холодок.
– Ну давай, Корги, покажи как надо.
Они с Хэппи ухмыляются – ухмылки у них почти одинаковые, – и Корги спешит занять опустевшее место. Некоторое время стою у него над плечом, наблюдаю за началом игры – к пятому ходу видно, что Хэппи снова проиграет, – пока игроки на другом краю не начинают шевелиться. Без проблем устраиваюсь напротив Пирса, который обычно держится поближе к Ганни и приглядывает за стариком.
Играю две партии с Пирсом, а потом, пока Ганни в уголке дремлет у него на руках, – одну с Йелпом. Проверить старика подходит девушка с парковки. Я уже знаю, что ее зовут Ханна и она его младшая внучка. В одной руке у нее тест-полоска для определения глюкозы в крови, в другой – устройство размером с куриное яйцо. Устройство считывает показания с полоски, и Ханна заносит их в телефон.
Мне Ханна нравится. Хотя я знаю ее и не очень хорошо – бо́льшую часть времени девушка проводит в машине и выходит, только чтобы проверить уровень сахара в крови Ганни, – она никогда не пытается показать, что это ее тяжкая доля или наказание. Укутавшись, Ханна ждет в машине за книгой или вязанием, время от времени поглядывая в сторону павильона. Другие ветераны вроде бы тоже ей нравятся. Они называют девушку мисс Ганни, и она закатывает глаза и говорит мне, что приличные люди зовут ее Ханной.
Просыпается Ганни внезапно, словно выныривает из сна. Лицо у него еще мягкое. Смотрит на меня.
– На передовой сегодня, а, мисс Прия?
– Так точно, сэр. Такое иногда случается.
– Случается. – Он поворачивает доску, чтобы дотянуться до фигур. Толстые перчатки у меня в кармане, но сегодня еще довольно холодно, и я надела вязаные рукава.
Я отдаю их ему, и в какой-то момент его пальцы смыкаются на моем запястье. Кожа загрубевшая и тонкая, как бумага.
– И все равно ты слишком молода, чтобы оставаться там.
Он не спрашивает. Если не захочу, не скажу, и он ничуть не обидится.
Но я думаю о Фрэнке. Фрэнке, который с трудом вернулся домой после своей войны, но всегда оставался неизменно великодушным и готовым прийти на помощь. В некоторые дни он действительно не мог общаться с людьми, и тогда мы все оставляли его в покое, давали пережить тяжелые времена. После той ночи в церкви таких дней у Фрэнка стало больше.
– У меня не так давно убили сестру, – шепчу я, надеясь, что слух у него остался острым и что мне не понадобится повторять. Йелп и Хорхе рядом полностью погружены в игру. – Ее нашла я. Прошлая ночь была чуть больше… настоящим, чем прошлым.
Он кивает и легонько пожимает мою руку.
– А теперь?
– День все равно плохой.
– Но ты вышла.
– У каждого из вас есть такой плохой день, иначе вас не было бы здесь.
Ганни улыбается, и все его лицо исчезает в складках и морщинах.
– Спасибо, что пришла в плохой день.
Я задерживаюсь, чтобы сыграть с ним полную партию, и лишь потом направляюсь в магазин – выпить горячего перед дорогой домой. Лэндон тянется следом.
Так.
Он становится в очереди за мной, и мой дискомфорт трансформируется в злость, когда я ловлю себя на том, что держу палец на баллончике с перцовым спреем и стискиваю кожаный футляр. Не люблю ощущение смутной опасности. Мне нужна специфическая, определенная угроза, нечто такое, на что можно указать, сказать это, и все поймут, – но не набор впечатлений, заставляющих женщин кивать, а мужчин качать головами.
– Ты сегодня грустная, – говорит он после долгого молчания.
– Я не грустная.
Грусть и печаль – не одно и то же. Поэтому и слова разные. Различие, может быть, тонкое, но слово не задержится в языке, если не имеет собственной цели. Синонимы никогда не бывают полностью равнозначными.
– Точно? – Он становится почти рядом.
– Да.
– На улице уже темнеет.
– Да. – На этот раз так оно и есть: небо прочерчено полосами цвета индиго, температура падает. Я задержалась позже, чем собиралась, но зато мне полегчало. Помогли все, но именно Ганни убедил меня в том, что я не становлюсь для них обузой.
– Тебе не стоит идти домой одной в такую темень.
Я поворачиваюсь к нему вполоборота и улыбаюсь – показываю слишком много зубов и лишь чуть-чуть добродушия.
– В мире много плохих людей.
– Знаю. – До двенадцати лет я воспринимала это отвлеченно. Не думаю, что смогу когда-нибудь забыть это.
Крохотная, как воробышек, женщина за прилавком не спрашивает на этот раз, как меня зовут. Молча принимает деньги и начинает готовить горячий шоколад, добавляя, похоже, слишком много сиропа.
– Что, если тебя кто-то обидит? – продолжает Лэндон, следуя за мной к другому концу прилавка, так ничего и не заказав.
Эддисон иногда шутит насчет того, чтобы подарить мне «Тазер»
[12] на день рождения. А я начинаю думать, что может быть стоит поймать его на слове. Не обращая внимания на Лэндона, принимаю от баристы заказ. Ее именная бирка, как всегда, прячется под фартуком. На этот раз я не добавляю ни ваниль, ни сахар, предпочитая горечь общению. Но он все равно не отстает, идет за мной между столиками, и я достаю из кармана связку ключей вместе с баллончиком.
Внезапно Лэндон вскрикивает, и я, обернувшись, вижу, что с его шеи в распахнутом вороте теплой рубашки стекает то, что секунду назад было очень горячим шоколадом. Стоящий рядом с ним высокий мужчина в вязаном свитере рассыпается в извинениях, но звучат они как-то не очень искренне и не слишком убедительно. Салфетка, которой он возит по рубашке Лэндона, ничего не промокает.
