Девушки живут на предпоследнем этаже, так что к концу подъема Брэндон слегка запыхался и уже подумывает о том, чтобы внести в режим физических нагрузок упражнения на стадионе. По ровной поверхности пробежать милю-другую нетрудно, а вот со ступеньками, как ни странно, могут возникнуть проблемы.
К счастью – или нет, – вспоминать номер квартиры не нужно. Достаточно увидеть лежащего на полу неподвижного пьянчугу. Судя по всему, бедолага спит давно, и девушки, жалея несчастного, не прогнали его и даже не вызвали полицию, а на крышу поднимаются по пожарной лестнице и через свое большое окно.
Эддисон, однако, не таков, а потому пинает спящего достаточно сильно, но не тратя попусту энергии.
– Давай, приятель, найди себе другое местечко.
– Это свободная страна, – бормочет пьяница, сворачиваясь вокруг бутылки.
Не тратя лишних слов, Эддисон наклоняется, берет бродягу за лодыжку и, оттащив на несколько шагов, оставляет у стены между двумя дверьми.
Из квартиры Инары высовывается голова с взлохмаченными рыжими волосами, образующими нечто напоминающее золотистый ореол.
– Эй, вы зачем тревожите нашего пьяницу?
– Только передвинул. – Эддисон разжимает пальцы, выпуская ногу. Нежеланный гость пристраивается к стене, сопит и заливает в себя напиток из бутылки. – Вы – Уитни?
– А вы?
Ее откровенная подозрительность отзывается в нем необъяснимым облегчением.
– Специальный агент Брэндон Эддисон. Мне нужна Инара. Она дома?
Лицо Уитни светлеет. Ей около тридцати, один глаз заплыл серой мутью.
– Подождите, сейчас позову.
Долго ждать не приходится, и вскоре в коридор, кутаясь в толстовку, выходит заспанная Инара. Волосы в беспорядке, на ногах – тапочки-ушастики.
– Эддисон?
– Если поднимемся на крышу, не замерзнешь?
Она кивает, возится с «молнией» на худи, потом, так и не застегнув ее до конца, останавливается и пытается убрать волосы. По лестнице поднимается первой, пряча пальцы в рукава и протирая сонные глаза. Крыша заставлена мебелью: от шезлонгов до поместившегося под самодельным тентом и накрытого пластиковой пленкой дивана, похоже, начинавшего жизнь как пара гамаков.
Инара проходит от одного края крыши до другого, где они усаживаются на брезентовые складные стулья у переднего карниза. Если наклониться, можно увидеть площадку пожарной лестницы, на которой курят и смеются две соседки Инары по комнате.
– Вы понимаете, что сейчас три часа дня? – спрашивает он.
Она сонно хмурится – получается очень даже мило, совсем на нее не похоже – и ворчит, как рассерженный котенок.
– Кегс устраивал вечеринку после закрытия, – бормочет Инара, подавляя зевок. – Мы вернулись только в восемь утра. А потом еще помогали Ноэми подготовить презентацию для урока.
– А на работу вам…
– В полпятого надо отправляться. – Она подтягивает ноги на стул. – А что случилось?
– Судья Меррил наложил судебный запрет на все контакты с вами, – отвечает Эддисон. – Любые дальнейшие попытки контакта приведут к выдвижению обвинений против Десмонда.
Тут Инара наконец просыпается, смотрит на него с секунду, и ее блеклые, почти янтарные глаза расширяются. Потом моргает, какое-то время задумчиво молчит и наконец кивает.
– Быстро.
– Защита просто не смогла предоставить аргументов против. Десмонд имел право писать, и в этом не было ничего противозаконного, но воспринималось как нечто неуместное, и судье не нравилось содержание писем.
– Содержание?.. Черт. Ну конечно, тебе же пришлось их прочитать.
Эддисон откашливается.
– Читали Вик, судья и адвокаты.
Инара подтягивает колени к подбородку, и у него возникает неприятное чувство, что она видит в его словах смысл, которого там нет. Боже… Брэндон вдруг понимает, что его психическое и физическое здоровье зависит от того, встретится она со Шравасти или нет. В сложившейся ситуации Прия и Дешани понимают его слишком хорошо; чего ему не надо, так это того, чтобы они учили чему-то Инару. В конце концов, мужчине необходимо сохранять способность к самообману.
– Думаю, ты вряд ли нашел что-то интересное в письмах сексуально озабоченного простофили, – только и говорит она.
Эддисон фыркает и откидывается на спинку стула.
– Насколько я понимаю, проблем по этой части не было.
– Проблем?
– Судя по тому, что говорит Вик, выпрашивая прощение, Десмонд несколько раз обращался к вам с просьбой не давать показания против него и его отца. Понять и…
Инара щурится.
– Просить прощения – это одно, даже если он все еще не вполне сознает свою роль в этом деле. Просить же не свидетельствовать – совсем другое. Таким образом он оказывает на вас давление всем грузом вашей истории… Это попытка повлиять на свидетеля, серьезное дело.
– Все еще уверяет, что любит меня?
– Да. А вы ему верите?
Эддисон скользит взглядом по крыше и замечает черные отметины там, где, по рассказам Инары, процветало предприятие по выращиванию марихуаны. Тут и там стоят корзины с игрушками и валяются трубы, из которых кто-то пытался соорудить качели. Сам бы он никогда таким качелям ребенка не доверил, но вечеринки с ними, возможно, становились чуточку интереснее.
Инара вздыхает, и ему требуется сделать над собой усилие, чтобы не посмотреть на нее. Некоторые истины открываются легче, когда никто не смотрит.
– Он верит, что любит меня, – медленно говорит она. – Верю ли я в то, что он меня любит… не знаю. Может быть, он пошел в отца, другой любви он не ведает, но я… я не хочу верить в то, что любовь бывает настолько оторванной от действительности.
– Может быть, ему необходимо верить, что это любовь. – Краем глаза Эддисон замечает ее кивок.
– Допускаю. Если у него все по-настоящему, то, может быть, это отчасти освобождает его от ответственности. Многие восторгаются тем, что люди совершают ради любви.
– Но вы полагаете, что здесь есть и кое-что еще.
– Если это была не любовь, то что тогда?
– Насилие, – рубит он напрямик.
– В том-то и дело, что мальчишка вроде Десмонда не хочет видеть в себе насильника.
– Почему вы не читали письма?
На этот раз Инара молчит так долго, что Эддисон поворачивается к ней. Она опускает голову, смотрит на свои тапочки, поглаживает пальцами клочки черного меха на головах ослика Иа. Тапочки смешны и нелепы, совершенно не в ее духе, и она никогда не стала бы их носить, но, возможно, именно поэтому кто-то и подарил их ей.
– Чтобы выжить в Саду, – говорит Инара едва слышно, – чтобы преуспевать в нем, нужно было понимать Садовника. Понимать его сыновей. Я уже не в Саду и не хочу ничего понимать. Не хочу больше жить в этом. Знаю, ему нужны объяснения, но я не желаю их слушать. Я не обязана нести этот груз. Я… – Она сглатывает, в ее глазах блестят слезы, но Эддисон подозревает, что девушка не столько печалится, сколько злится. – Я не обязана слушать его заверения в любви ко мне.
