Посылаю Финни и Стерлинг сообщения о том, что Лэндона никто не видел, возвращаюсь к списку контактов, прокручиваю до Эддисона и нажимаю «позвонить». О нападении на Кейли мне уже известно, я видела фотографию Инары, но пока еще не определилась, написать ли ей или дать возможность решать самой, что с этим делать.
– Даже не знаю, хорошая это новость или нет, – говорит он, выслушав мою информацию о Лэндоне. – С одной стороны, я рад, что он тебе не надоедает, а с другой, искать его теперь намного труднее.
– Почему ты так уверен, что это он?
– А почему ты так уверена, что это не он? – вопросом на вопрос отвечает Эддисон.
– Разве он не произвел впечатления человека достаточно умного?
– Социальная некомпетентность не означает недостаток интеллекта.
– Она означает, что его заметили бы. Будь ты девушкой-тинейджером, тебя не тянуло бы встретиться с ним ночью?
– Будь я девушкой-тинейджером, – эхом отзывается он, – меня мучили бы кошмары от таких мыслей.
– Тогда вот тебе еще один кошмар, – бормочу я, поднимаясь по ступенькам. – Очередная доставка за последние два часа.
Он негромко ругается – густая цепочка резких, отрывистых слогов выдает стресс.
– Что там?
– Не знаю. Что-то тропическое… По-моему, им самое место на бутылочке от загара. Цветы большие, лепестков около дюжины, тоже большие, загибаются на кончиках и напоминают жабо. Тычинка очень длинная. Лепестки темно-пурпурные в серединке с резким переходом к ярко-оранжевому и желтому по краям. – Переключаю Эддисона на громкую связь, чтобы сделать и отправить ему снимок.
– Гибискус, – откликается он через минуту хриплым от усталости голосом. – Ты чувствуешь себя в безопасности?
– В доме, по-моему, никого.
– Прия…
– Это тебя Вик заражает.
– Ты. Чувствуешь. Себя. В безопасности.
– В общем… да. Обещаю, что запру двери. Буду держаться подальше от окон. И возьму нож побольше.
– Ты хотя бы знаешь, где ваши ножи?
– Конечно. Мама нашла их вчера, и сейчас они лежат на столе, ждут, пока мы наберем вещей для еще одной коробки.
На другом конце линии связи слышен мягкий шлепок, и я подозреваю, что Эддисон хлопнул себя по лбу.
– Хорошо. Финни останется с тобой до возвращения с работы матери. Или Стерлинг и Арчер появятся… И не спорь. Придут и останутся.
– Я и не собиралась спорить. – Учитывая, как быстро ездят агенты, на дорогу от денверского отделения до Хантингтона у них могло уйти менее часа. Мама будет дома не раньше чем часа через три. Может быть, им стоит передать дело местной полиции, а потом забрать лабораторные отчеты, думаю я. Впрочем, у них там свои, не известные мне правила.
– Сейчас свяжусь с Финни. А ты, если что, звони мне, договорились? Чтобы я знал, что у тебя всё в порядке, ладно?
– А я проверю запись.
– Хорошо.
Устраиваюсь на диване, кладу один нож на подлокотник, другой – на кофейный столик и открываю лэптоп. Меня не было часа два, может быть, два с половиной, так что найти момент доставки должно быть нетрудно.
Должно быть.
Единственный человек, которого я вижу на записи после отъезда агентов, – я сама. Прихожу и ухожу. Никакой доставки как будто и не было. Просматриваю повторно, медленнее и внимательнее, и нахожу десятиминутный интервал, в течение которого запись останавливается. Замирает на одном кадре. Камеры подключены к вай-фай, считающемуся надежной сетью, взломать которую невозможно.
Проверяю временную отметку и… Боже! Цветы положили на крыльцо перед самым моим возвращением домой.
Нож у меня в руке – и когда только я успела его схватить? – пальцы сжимают рукоятку с такой силой, что побелели костяшки. Ни пешеходы, ни мотоциклисты мне по дороге не попадались, значит, тот, кто положил цветы, приехал на машине.
Не знаю почему, но это пугает меня даже больше, чем если б в момент доставки я была дома одна. Может быть, потому что на улице я чувствую себя уязвимой. Здесь у меня есть оружие – ножи, тупые предметы, софтбольная бита Чави, – а там только баллончик с перцовым спреем.
Пока не кончились цветы, я должна быть в безопасности.
Если повторять это и повторять, то можно и поверить.
Апрель
Джоффри Макинтош содержится в тюремной больнице. Состояние здоровья не позволяет перевести его в камеру. Джоффри постоянно держат на кислороде, поскольку легкие были обожжены при взрыве оранжерейного комплекса. Пластиковая трубка канюли закреплена за головой таким образом, что высвободить ее и причинить вред себе самому он не может. Или же, как подозревает Эддисон, чтобы этот вред ему не причинил кто-то другой. Нападение на Кейли попало в общенациональные новости.
Когда-то он был симпатичным, представительным мужчиной. Садовник… Его фотографии есть в деле и в Интернете. Приятный, харизматичный, за пятьдесят, глаза цвета морской волны, темно-русые волосы, всегда безупречно одетый. В средствах не стеснен – что-то получил по наследству, что-то заработал, немалые суммы тратил на благотворительность.
И, конечно, на оранжерею. На свой Сад.
Таким был Джоффри Макинтош.
У человека на больничной кровати вся правая сторона туловища покрыта волдырями и незаживающими ранами. Пальцы распухли и не сгибаются. Провалившееся горло в оспинах, рот стянут в одну сторону едва ли не до подбородка, обнажая местами зубы и кости. Глаз практически исчез. Череп покрыт ожогами. Левая сторона выглядит лучше, но и ей тоже досталось. Боль прочертила глубокие морщины у рта и глаза. Некоторые ожоги сопротивляются лечению и гноятся, заражая пересаженную кожу.
Этот несчастный совсем не похож на человека, в течение тридцати лет похищавшего, убивавшего и державшего при себе юных девушек, составлявших его коллекцию Бабочек.
Испытывая какое-то извращенное чувство, Эддисон жалеет, что не может сфотографировать Садовника и показать снимки выжившим. Поддержать их. Придать им уверенности.
И испытать тот же мстительный восторг, который наверняка вспыхнет в глазах Блисс.
Адвокат Макинтоша – точнее, один из нанятой им команды – сидит слева от кровати, там, где его видит оставшийся глаз больного. Высокий, худой, в дорогом, но не слишком хорошо скроенном костюме, как будто ему не хватило терпения подождать, пока портной сделает все по правилам. В результате костюм словно поглощает человека, и без того испытывающего явный дискомфорт в больничной палате.
– Ваше посещение моего клиента оправдано какой-то причиной? – резко спрашивает адвокат… Редлинг? Рид?
Вик прислоняется к изножью кровати. Прочесть выражение его лица не может даже Эддисон. Впечатление такое, будто он опасается, что может проступить, если ослабить самоконтроль.
