Это Эддисон понимает.
– Можете назвать это добротой, – обманчиво мягким тоном произносит Вик. – Мистер Макинтош, полтора часа назад ваш сын Десмонд обнаружен мертвым в своей камере. Он порвал брюки, смастерил из них петлю и повесился. Сломать шею не получилось, но поступление воздуха прекратилось. Время смерти – пять часов пятьдесят две минуты.
Если не считать всплеска на кардиомониторе, Макинтош никак не реагирует на новость, и только взгляд его мечется по палате между агентами, адвокатом и тем уголком на кровати, где, как говорит медсестра, иногда сидел его сын.
– Самоубийство? – Адвокат тянется к телефону. – Они уверены?
– После проверки прошлым вечером в камеру никто не входил. Его нашли лишь сегодня утром. Он оставил записку.
– Мы можем ее увидеть?
Записка уже лежит в пакете для вещественных улик. Среди подписей на ярлычке Вик третий, но он поворачивает пакет так, чтобы текст был виден. Впрочем, там всего четыре слова. Написанные в одну строчку черными чернилами буквы слегка наклонены, как будто автор послания спешил: Скажите Майе: мне жаль.
Адвокат бросает взгляд на своего клиента, но Макинтош не выказывает эмоций и как будто не замечает самой записки.
Подошедшая медсестра смотрит на монитор и касается рукой здорового плеча заключенного.
– Сэр, вам нужно дышать.
– У него только что умер сын, – негромко говорит адвокат.
– Ему нужно дышать, если только он не желает присоединиться к сыну, – резонно замечает медсестра.
Секунду-другую Вик молча смотрит на больного, потом поворачивается к адвокату:
– Нам ничего от него не нужно. И вопросов у нас нет.
– Это все ваша доброта?
– Он услышал новость от того, кто не злорадствует. От того, у кого тоже есть дети. Это и есть доброта.
Прежде чем выйти вслед за Виком, Эддисон в последний раз смотрит на человека на кровати. Он ничего не говорит. И не собирался. Он здесь ради Вика и, возможно, ради выживших.
Ради Инары, которая понимала отношения между отцом и сыном, пожалуй, лучше, чем сами Макинтоши. Ради Инары, которая будет знать, что Десмонд наконец сдался. Что вызвав полицию, он не явил смелости, не поступил как следовало, а просто сдался.
Они выходят из тюрьмы, получают назад оружие, забирают машину, и все это время Вик молчит. Говорить приходится Эддисону, но он знает, как общаться с охраной. Это не то что с жертвами, – тут никакого дискомфорта не испытываешь.
Они сворачивают на дорогу к Куантико, а Вик все еще погружен в свои мысли. Эддисон достает телефон, просматривает сообщения, отвечает. Они уже подъезжают к гаражу, когда Брэндон получает то, которое ждет. Он набирает номер, и звонок принимает автомобильный «блютус». Услышав рингтон, Вик искоса смотрит на него.
– Ну ты и мерзавец, звонишь до полудня, – сонно ворчит Инара.
В другой раз он поиздевался бы над ней, но не сегодня.
– Хотел, чтобы ты услышала это от нас. – Он бросает взгляд на Вика – тот кивает. – Остальные еще спят?
– Конечно, спят. Сейчас же только начало девятого.
– За вашей дверью стоит коробка. Возьми ее, захвати телефон и поднимайся на крышу.
– Чего ради?
– Пожалуйста, Инара. – Есть в голосе Вика что-то такое – печаль, усталость, – из-за чего Эддисон ерзает на сиденье. Судя по шуршанию ткани, на Инару его тон тоже подействовал.
– Блисс, давай, – шепчет она. – Надо подняться.
– Да рано ж еще, – жалобно стонет Блисс. – Зачем?
– Можешь спать.
– А, черт… Значит, что-то важное. Куда идем?
– На крышу.
Шорох простыней и одежды, шлепанье ног по полу – девушки встают. Интересно, кому из них выпала бессонная ночь, думает Эддисон. В Саду, когда такое случалось, девушки искали утешения друг у дружки.
Фоном идут другие звуки: сонное сопение – одно мягкое, тихое, другое способно заглушить бензопилу, а еще мелодичный звон. Дверь закрывается, и в трубке слышится еще один стон – это Блисс.
– Господи, ну и тяжелая ж коробка… Какого дьявола, Эддисон?
– Ты меня поражаешь, – сухо говорит он. – Такое красноречие с утра…
– Да пошел ты…
Эддисон усмехается. Вик лишь качает головой.
– Возьми телефон, – слышится голос Инары. – А я возьму коробку.
Глухой стук, связь обрывается.
Эддисон снова нажимает кнопку вызова.
– Заткнись, – отвечает Блисс. – Координация по утрам ни к черту.
Бранится она постоянно, и ее сквернословие звучит подтверждением стабильности и устойчивости мира. Это как рассчитывать на прилив.
– Ну вот, мы на крыше, и здесь охренительно холодно. Что происходит?
– Ты на громкой связи?
– Да.
– Инара?
– Здесь, – говорит она, похоже, подавляя зевоту.
– У нас для вас новости.
– Хорошие или плохие?
– Думаю, просто новости. Как быть, решайте сами. – Эддисон вздыхает. Ну почему это приходится делать ему, а не Вику? – Десмонда нашли мертвым сегодня утром в его камере.
Долгая пауза, на линии только щелчки. Слышно, как свистит ветер, как где-то далеко сигналят машины.
– Покончил с собой, – говорит наконец Инара.
Блисс фыркает прямо в телефон.
– А может, кто-то пришил отморозка?
– Нет, он сам. Сам, да?
– Сам, – подтверждает Эддисон, и Блисс бормочет под нос проклятие. – Коробка для тебя, если захочешь что-то разбить. Попросил друга закинуть.
– Если захочется… Эддисон… – Но он уже слышит негромкий смех и понимает, что Инара открыла коробку.
Брэндон знает – поскольку к ним имеет отношение его кузина, – что коробка набита отвратительными, безобразнейшими дешевыми чашками, раскрашенными настолько дико, что остается только удивляться, как кто-то вообще покупает такое, пусть даже и за четвертак.
Кузина покупает их оптом и использует в терапевтических целях в женском приюте, которым сама же и управляет. Польза от них в том, что, разбивая такое уродство, испытываешь истинное удовольствие и облегчение.
– Если понадобится больше, дай знать. Могу связать.
Треск разбитой керамики… Вик вздрагивает.
– Это Блисс, – сообщает Инара. – Как он это сделал?
В этом-то вся штука: разговор с Инарой как хождение по кругу. Даже когда у нее нет такой цели, даже когда все делается не нарочно, она имеет обыкновение ходить вокруг да около того или иного предмета, пока не найдет для подхода наиболее подходящий угол. Нужно лишь подождать.
